Журнал «Вокруг Света» №12 за 1982 год
Шрифт:
Хорхе сбрасывает газ, и мы плавно объезжаем черные асфальтовые заплаты, усеявшие серую ленту шоссе.
— Следы от снарядов,— говорит Хорхе.— Здесь были сильные бои. Раны залечиваются не сразу: ведь прошло всего три года. Еще много нужно восстанавливать, строить. Многим людям пока негде жить.
Мы проезжаем поселки из лачуг-навесов, где у самой дороги возятся чумазые дети. Бедность и грязь — тоже следы прошлого, но надежды на скорые перемены к лучшему чувствуются везде. Даже в названии поселков, через которые мы проезжаем. Вот, например, белыми буквами по листу железа, укрепленного на двух палках, выведено: «Новая заря».
Миновав квартал строящихся двухэтажных домов,
Въехав по улице вверх, мы оказываемся на площади перед собором. Это центр Леона — одного из очагов культуры Центральной Америки, второго по числу жителей города Никарагуа. За стойкость и жертвы, понесенные в войне против диктатуры, его называют теперь Героическим городом.
Поплутав по узким улочкам колониальной застройки, мы наконец оказались у дома, где находился комитет Сандинистской молодежи «19 июля» департамента Леон.
В просторном вестибюле пусто, стены увешаны пестрыми плакатами, стенгазетами, лозунгами. На одном из плакатов — солдаты в форме гвардейцев Сомосы целятся в тебя из винтовок. Подпись: «Это не должно повториться!» Через открытую дверь одной из комнат доносится стук пишущей машинки. На вешалке — плетеная женская сумочка с ярким рисунком и автомат. Рядом — лозунг: «Власть народа не обсуждают, а защищают с оружием в руках!»
Секретарь комитета Рикардо Бальтодано — светловолосый худощавый парень лет восемнадцати — сказал нам, что открытием выставки хорошо было бы завершить работу ассамблеи их организации. На ассамблею собрались представители всех городов и поселков департамента. Для многих ребят это первая возможность познакомиться с нашей страной, большинство из них знает о советских людях только по рассказам, далеко не всегда правдивым. Еще три года назад за доброе слово о Советском Союзе можно было получить пулю...
Через два часа выставка была полностью готова. Экспозиция начиналась ярким плакатом с надписью «Советская молодежь» на русском и испанском языках и изображением серпа и молота. Затем шли фотографии, показывающие, как работает, учится и отдыхает наша молодежь. За многие тысячи километров от Советского Союза, в самом центре Центральной Америки, в городе, где еще недавно серп и молот рисовали на стенах домов под покровом ночи с риском для жизни, теперь улыбались с фотографий делегаты комсомольского съезда, строители БАМа, белозубые донецкие шахтеры. Над разбитым рейхстагом развевалось Знамя Победы, по целинной пашне плыли трактора...
До открытия выставки оставалось еще часа три, и Лаутаро, двадцатилетний секретарь студенческой организации департамента Леон, предложил нам посмотреть город.
Леон по-испански означает «лев». Город широко раскинулся вокруг высокого холма. Большинство домов не выше двух этажей, все гладко оштукатурены и покрашены в светло-голубые, желтые, розовые цвета. Множество белых гипсовых барельефов... Жалюзи закрывают окна от яркого солнца. На одной из улиц мы останавливаемся у небольшого дома, на зеленовато-голубой стене белая табличка: здесь жил великий поэт, гордость Центральной Америки — Рубен Дарио.
Вскоре мы снова оказываемся на центральной площади перед громадой собора. В темную глубину храма уходят два ряда колонн, между ними потемневшие от времени массивные деревянные скамьи.
Перед алтарем с правой стороны у колонны громадный мраморный лев, устало улегшийся за металлической оградой. В нем еще чувствуется немалая сила, но голова уже склоняется на утомленные трудным путем лапы, лежащие на поверженной лире и мраморном щите с надписью: Рубен Дарио. Это могила поэта.
Выйдя на площадь, я снова залюбовался башнями собора, украшенного золотым орнаментом, фигурами атлантов и святых. С величественной торжественностью здания никак не вязалась странная окраска его: вся верхняя часть каменной кладки была покрыта грязно-черным налетом. Лаутаро объяснил, что во время войны с диктатурой гвардейцы Сомосы засели в храме и, прикрываясь толстыми стенами, с высоты расстреливали людей на площади и окружающих улицах. Оказалось, Лаутаро сам участвовал в боях за освобождение города.
— Чтобы не разрушить собор снарядами, нам пришлось поджечь деревянные лестницы: гвардейцев в буквальном смысле выкурили оттуда,— рассказывал он.
По одной из боковых улочек мы спускаемся с площади. Всюду видны следы той жестокой войны, которую вел Сомоса против своего народа. Мы подходим к развалинам казарм, которые были последним бастионом сомосовских головорезов в Леоне. От них остались лишь стены, сплошь исщербленные пулями и пробитые во многих местах снарядами. Бетонная громада дота — словно гигантский череп с темными провалами глазниц-амбразур. Отворив железные ворота, градом пуль превращенные в нелепое кружево, входим во двор. Тихо и знойно. Бетон пышет жаром. Какой же ад был здесь три лета назад, когда в этих раскаленных коробках казарм безумствовал шквал отчаянной перестрелки! Невозможно представить, как через этот ад прошел Лаутаро,— тогда ему не было и семнадцати. А он спокойно объясняет:
— Казармы были сильно укреплены, у засевших здесь сомосовцев было много оружия. Использовали артиллерию и танки. Мы не хотели напрасных жертв и, окружив казармы, предложили гвардейцам сдаться. Обещали сохранить всем жизнь. Но они, за одного своего солдата обыкновенно уничтожавшие целые семьи, никак не могли понять, что нам нужна свобода, а вовсе не месть
Две недели шли тяжелые бои, погибли многие мои товарищи. Когда же нам наконец удалось захватить казармы, в них было поразительно мало людей. Мы стали разыскивать раненых, чтобы оказать им помощь, но не увидели ни раненых, ни убитых. Просто не верилось, чтобы те немногие, кого мы взяли в плен, могли столько времени продержаться без потерь. К тому же мы ведь знали, сколько солдат было в гарнизоне: никто из них не мог прорваться через плотное кольцо окружения. Загадку объяснил один из пленных...
Лаутаро подводит нас к пустому проему двери, ведущему в большое темное помещение. Пол завален обломками бетона, кусками проржавевшего железа. После яркого солнца глаза не сразу различают в сумраке помещения прямоугольный провал посредине пола. Голос Лаутаро гулко отдается в этом каменном мешке:
— Они вырыли большую яму и, чтобы сэкономить воду и продукты, сбрасывали сюда вместе с убитыми и раненых — тех, кто не мог стрелять. Когда мы откопали их, некоторые еще дышали...
Во дворе, у выхода из этого «кладбища живых», я задел ногой какую-то железяку. Она со звоном откатилась, и я поднял ее. Нагретый солнцем металл обжег руку. Это была помятая крупнокалиберная гильза. На ее плоском дне было выдавлено: «Made in USA» — «Сделано в США».
...Мы прощались с Лаутаро поздно вечером — после встречи с учащимися подготовительного факультета университета Леона. Радушно принимавшие нас ребята высыпали во двор, с веселыми улыбками тянулись за значками и автографами. Я попросил Лаутаро написать мне свой адрес. И тут впервые узнал его полное имя — Лаутаро Сандино. Его назвали в честь вождя никарагуанского народа Аугусто Сандино, боровшегося и погибшего за свободу Никарагуа. Сандино жив, он жив в этих молодых и смелых никарагуанцах, провожавших нас скандированием: «Сандино — вчера! Сандино — сегодня! Сандино — всегда!»