Журнал «Вокруг Света» №12 за 1983 год
Шрифт:
Тяжелые двери распахнулись, и мы попали в здание, которое изнутри напоминало музей еще больше, чем снаружи. Стены его залов увешаны картинами и гобеленами. Преобладающий сюжет: народные массы жадно внимают героям; многочисленные флаги, солдаты, лошади...
Везде мертвая, хорошо устоявшаяся музейная тишина. Уже больше десяти лет ее не нарушают дебаты политических партий. В круглом зале пленарных заседаний голос нашего сопровождающего звучал как магнитная запись, раз и навсегда изготовленная для посетителей.
— В 1971 году в результате террора левоэкстремистской организации «Тупамарос» над нашей страной нависла угроза превращения в кубинскую колонию. Эта угроза была отведена правительством. У нас очень хорошее военное
Кто-то из посетителей робко осведомился, зачем Кубе понадобилось превращать Уругвай в свою колонию? Да и разве организация «Тупамарос», назвавшая себя в честь Тупака Амару, вождя восстания индейцев в конце XVII века, состояла не из самих уругвайцев?
— Обратите внимание на уникальное разнообразие мрамора в отделке интерьера, — не отвечая на вопросы, продолжал сопровождающий, но его снова перебили:
— В автобусе вы сказали, что множество уругвайцев покинуло страну из страха перед «Тупамарос». Но если их давно разгромили, то почему же поток эмигрантов не уменьшается, а растет? Ведь каждый пятый уругваец живет сейчас за границей, а такое положение создалось лишь в последние годы! И почему парламент до сих пор закрыт, если угроза превращения страны в «кубинскую колонию» давно миновала?
Сопровождающий полез в карман за носовым платком, чтобы стереть со лба испарину. С обиженным видом он сказал:
— Наши военные для того и взяли власть в свои руки, чтобы дать народу настоящую свободу. И парламент вовсе не стал «музеем парламента» — в 1984 году в Уругвае пройдут парламентские выборы, правительство уже сейчас основательно готовится к ним.
— И продолжает держать в тюрьмах тысячи политзаключенных, запрещая деятельность оппозиционных партий и профсоюзов?
Лицо сопровождающего приняло раздраженное выражение:
— Если уж говорить о свободе, то ее не хватает скорее вам, европейцам. Мой брат недавно побывал в Европе, и знаете, что он сказал? Что там, например, нельзя шуметь после десяти вечера, быть за рулем в нетрезвом виде. Для уругвайца такая жизнь была бы просто мукой. А политика нас мало интересует, мы любим уют, шумное застолье да футбол. Дамы и господа! Экскурсия окончена, благодарю за внимание!
...В начале второго ночи зарницы стали еще ярче, засверкали с частотой автоматной очереди. Пошел мелкий теплый дождик, и мне пришлось спуститься под прикрытие шлюпочной палубы. Разгулявшимся на небе молниям скромно вторил луч света, регулярно посылаемый маяком с макушки холма Серро — единственной возвышенности Монтевидео. Увидев макушку этого 140-метрового холма со стороны океана, матрос экспедиции Магеллана радостно воскликнул: «Монте виде эу!» («Я вижу гору!») Было это в 1620 году. Возглас моряка и дал имя будущей уругвайской столице.
Холм Серро красуется на гербе страны, олицетворяя силу ее народа. Наряду с весами, лошадью и быком — эмблемами справедливости, свободы и изобилия. Но если три последние добродетели остались в нынешнем Уругвае лишь на гербе, то сила трудового народа весьма зримо ощущается как раз на холме и в его окрестностях. Район Серро, где мне удалось побывать,— цитадель столичного рабочего класса. Там сосредоточены основные промышленные предприятия Монтевидео, поскольку Серро достаточно богат водой, которая нужна заводам и фабрикам. Домики для рабочих рассыпаны по склонам холма. Все они настолько маленькие, что я принял их за будки для инвентаря на садовых участках. В таком домике — одна-две комнатки, которые населяют большие семьи. Иначе не прокормиться: средний заработок практически равен квартплате, а ведь, помимо жилья, нужно отчислять двадцать процентов в больничную кассу, да еще на что-то питаться и одеваться. В этих окрестностях повсюду свалки, пустыри, по которым гоняют в футбол ребятишки. Хоть и скромны домики на холме Серро, фасады их непременно украшены узором, нанесенным яркой краской. Вокруг домиков-будок нет ни одного забора,
...Подступало утро, но зарницы все еще были хорошо различимы на фоне неба. Дождь кончился, и я, снова перебравшись на верхнюю палубу, смотрел на купол самого высокого здания Монтевидео, который с каждой минутой все отчетливее вырисовывался из темноты. Здание стоит на главной улице — Авениде 18 июля. На ней всего несколько мелких магазинов, все крупные универмаги закрыты: некому покупать. Как сообщают местные газеты, всего за один год — с января 1982 по январь 1983-го — уругвайцы потеряли в реальной зарплате почти двадцать процентов, а стоимость жизни возросла на треть.
Накануне мне удалось посмотреть передачу местного телевидения. Промелькнула таблица курса уругвайского песо. Утром пошел менять деньги в городской банк и увидел такую же таблицу за стеклом витрины, однако «вес» песо в долларах уменьшился на 35 процентов.
Только в нынешнем году Уругвай должен погасить долги в полмиллиарда долларов. Как и за счет чего погашать — можно было понять, когда я смотрел телепередачу. С цветного экрана неслись пылкие призывы к сохранению важнейших национальных богатств — крупного рогатого скота и овец. Эти кадры сменились проповедью о том, какую чуткость надо проявлять по отношению к иностранцам — они пополняют государственную казну! Возле какого-то парка шалуны бросают на тротуар апельсиновую кожуру, на ней поскальзывается турист, прибывший из США. Поднимаясь с тротуара, он горько произносит: «Больше я в эту страну ни ногой!» В этот момент к туристу подскакивает очаровательная молодая креолка. Быстро подобрав кожуру, она подводит его за руку к розовому кусту и с белозубой улыбкой дарит ему лучшую из роз. Растроганный американец восклицает: «Вот это страна! Я обязательно приеду сюда, и не один, а со всей семьей».
Лично мне гостеприимство уругвайцев пришлось ощутить как раз в той среде, где оно проявляется без всякого воздействия телевидения. По той простой причине, что иметь телевизор там не по карману. Вот как это было.
Вдоль берега Ла-Платы в черте города Монтевидео вытянулся пляж Онда. Местные жители ласково называют его «Копакабаной в миниатюре», подчеркивая сходство со знаменитой набережной в Рио-де-Жанейро. Желтый песок пляжа местами бугрится серыми, очень округлыми скалами, похожими на спины бегемотов. Один из участков Онды называют Бусео — «Ныряние». Много лет назад около него якобы затонуло пиратское судно. Его трюмы были полны серебра. Некоторые уругвайцы до сих пор ныряют там в поисках судна и денег, что и дало название пляжу. Кое-кто не теряет надежды отыскать монеты на берегу: а вдруг да пираты зарыли свои сокровища в песок?
На этом пляже я сразу обратил внимание на двоих — юношу и девушку. Обосновавшись на спине одного из «бегемотов», они обсыхали у костра, потягивая через тонкие трубочки какую-то жидкость из круглых, вроде тыквы сосудов, зажатых между коленей. Над костром бурлил котелок с кипятком. Оба были темноволосы, худощавы и смуглы, но если кожа юноши была просто очень загорелой — кофейного цвета, то у девушки она к тому же как бы подсвечивалась изнутри каким-то фиолетовым сиянием, словно грозовая туча над Ла-Платой. Я мобилизовал свои скудные познания в испанском и пожелал приятного аппетита — надо было с чего-то начать беседу. Мое произношение не безупречно, потому девушка едва не расхохоталась и спросила, не желает ли сеньор иностранец поговорить на каком-нибудь другом языке...