Журнал «Вокруг Света» №12 за 2006 год
Шрифт:
Современные формы обряда сложились уже при колониальном режиме. Раньше бренные останки до окончательного разложения не хоронили, а держали где-нибудь на краю селенья. Французы сочли, что это негигиенично и запретили отсрочку похорон. Так умерших стали хоронить сначала во временных могилах, либо непосредственно в семейном склепе, но с тем, чтобы позже достать, обмыть и перезавернуть в новый саван.
В наши дни фамадихана проводится обычно раз в 5—7 лет, в зависимости от достатка семейства: нужно ведь не просто устроить громадный праздник для нескольких сот человек, но и заплатить специальный налог. Строительство склепа также может обойтись в приличную сумму. Как сказал малагасийский поэт: «Из гранита я строю дом своей смерти, и всего лишь из пальмы — хижину жизни»...
Обязательные атрибуты фамадиханы: национальный флаг и специально нанятые музыканты
…«Прошу извинить меня, ибо знаю, что здесь есть люди старше меня, а следовательно, более достойные того, чтобы держать сейчас слово…» Взобравшись на могильный холмик, глава семьи (на богатых «перепохоронах» в этой роли выступает специально приглашенный «тамада») произносит торжественную речь. Затем руководитель местной администрации зачитывает официальное разрешение на обряд. Над склепом взмывает государственный флаг, а музыканты играют гимн: все почтительно умолкают, затем хлопают. Теперь можно начинать танцы и — тем временем — открывать могилу. Солнце как раз в зените, если верить запискам этнографов, это лучшее время для подобных процедур. Потому, должно быть, процессия так и спешила.
Сначала выносят сверток с покойницей — и помещают пока что на заготовленные носилки. Несколько женщин проникают внутрь склепа. «Хотят воспользоваться случаем, чтобы перепеленать и своих родственников. Выносить-то их нельзя, налог не уплачен», — шепчет мне Эри. Выйдя обратно на свет, почти все крестьянки утирают слезы: фамадихана задумана как радостный праздник, но все же он связан со смертью близких людей.
Нам говорят, что муж виновницы «торжества» здесь присутствует, но попытки идентифицировать его ни к чему не приводят. Нам указывают то на печального мужчину в полосатой рубашке, то на пляшущего старичка в коричневой шляпе. Остается предположить, что это — тоже фади. Продолжение праздника — уже у «склепа назначения» — обещает быть еще более пышным: большое застолье с закланием зебу, танцами (в том числе с телом усопшей на руках) и прочими ритуалами. Один из них, например, предписывает бесплодным женщинам съедать кусочек старого савана покойницы (считается, что и в вопросах фертильности предки играют важную роль). Однако мы, пожалуй, не станем дожидаться этой захватывающей трапезы. До нее осталось еще несколько часов, а нам нужно засветло добраться до Анцирабе.
В завершение же официальной части высший местный чиновник вновь берет слово, в котором просит все же не забыть «поблагодарить Бога».
Не забудут. В ближайшее воскресенье большинство участников праздника и в самом деле преспокойно отправятся на церковную службу. По официальным данным, половина населения страны исповедует традиционный культ предков. Вторая (почти) половина — христианство. Еще 10% — мусульмане. Однако на деле многие христиане соблюдают традиции: почти все жители Высокого плато совершают фамадихану, а в этом ритуале не обойтись без «шамана» (умбиаси). Наш Эри — образцовый католик, чурающийся «этих дикарей», — скорее, исключение.
Процессия тем временем направляется дальше, а мы хотели было повернуть от деревни назад к шоссе — и тут вдруг нас окликает какая-то женщина. «Она говорит, что шаман запретил идти обратно этой дорогой!» Эри готов невозмутимо продолжить путь. Но мы — люди более суеверные — на всякий случай послушно плетемся в обход.
…Горный Анцирабе («город, где много соли») основали в XIX веке норвежские миссионеры. В колониальную эпоху он превратился в популярный курорт. Сейчас бассейны с теплой от природы водой не выдерживают критики, однако приезжие из Антананариву так не считают и с удовольствием проводят здесь выходные и праздники, особенно пасхальные. В Анцирабе и в самом деле спокойнее: меньше людей (единственное их скопление — в церкви), просторные улицы не запружены машинами. От колонизаторов остались домики с решетчатыми балконами, остроконечными крышами, а иногда и аккуратными садами, а также привычка продавать на улице багеты. Похоже на Амстердам, только вместо велосипедистов — цветные повозки рикш.
В городе с почти двухсоттысячным населением три тысячи рикш заменяют общественный транспорт. У них есть номера, раз в год они обязаны пройти технический осмотр, раз в три месяца — медицинский. Разумеется, действует и система «водительских» прав. Поскольку большинство рикш — крестьяне и грамотой не владеют, для получения этих документов устраивается специальный устный экзамен перед макетом, наглядно воспроизводящим дорожные ситуации…
Пассажиры — в основном жители местные: с утра это спешащие на службу клерки, в обед — домохозяйки с детьми и покупками, а вечером — молодые парочки (ночными фарами служат обрезанные пластиковые бутылки со свечой внутри, подвешенные к повозке). Европейцы же от таких поездок чаще воздерживаются — как-то неудобно, «бесчеловечно». С другой стороны, большинство рикш не владеют своими транспортными средствами, а арендуют их. Даже незначительный простой обходится им дорого. Так что они не жалеют сил, зазывая заморских клиентов, и подчас своего добиваются. Если не хватает одного темперамента — предлагают дополнительные развлечения. Ту же фамадихану.
Ай-Ай — подслеповатые родичи
«Без паники! Пиявки не нанесут вам вреда, недаром их даже используют в медицине!» — гласит надпись на трех языках при входе в национальный парк Ранумафана, снабженная красочным изображением громадного и якобы такого безобидного червячка. Все знают, что наземные пиявки — бич Ранумафаны. У входа, тщательно заправляя джинсы в носки, жмутся туристы… В эссе одного биолога я читала, что даже это не помогает. Пиявки все равно проникают внутрь, после чего кроссовки начинают неприятно хлюпать. Они и в самом деле хлюпали на размытых дождем дорожках, но кровососов, как ни странно, в них не оказалось. Единственным из обещанных монстров «нижнего этажа фауны» на нашем пути стал крупный мадагаскарский таракан, обнаруженный утром в гостиничной хижине…
…Над крутыми склонами парка стелется туман, откуда-то доносится шум водопадов и постоянно капающей с веток и с неба воды. Редких бамбуковых лемуров, для защиты которых и был основан в конце 1980-х этот парк, и сейчас сложно увидеть — о них напоминают лишь частые скользкие стволы бамбука, шириной с небольшой фонарный столб. Еще, если повезет, здесь можно повстречать руконожку (или ай-ай) — самого странного из всех лемуров. Подслеповатая старушечья физиономия, длинные зубы, беличий хвост трубой, большие подвижные уши летучей мыши (чтобы лучше слышать, как под корой деревьев шуршат личинки), «иссохшие» лапы с когтями (остальные лемуры их лишены), из которых средний, самый длинный, служит для извлечения добычи. Настолько разительно они отличаются от других, пушистых и милых своих собратьев, что поначалу зоологи не сочли их даже за родственников, отнеся ай-ай к грызунам.
Кэтрин, молоденькая исследовательница из Канады, уже несколько месяцев работает в центре Вальбио при парке и знает о здешних лемурах почти все. «Обычно фади охраняют лемуров, но с руконожкой все наоборот: во многих деревнях думают, что встреча с ней — к несчастью. И единственный способ избежать его — тут же зверька убить (чтобы мясо не пропадало, можно его потом и съесть, не возбраняется). А на кокосовых плантациях ай-ай считают обыкновенным вредителем. И знаете, что еще обидно? Из всех лемуров они ведь самые умные, по крайней мере, если судить по размеру мозга…»
Одно время считалось, что руконожки находятся на грани вымирания. Сейчас ученые склонны к большему оптимизму: возможно, скрытных животных просто сложно увидеть. Впрочем, кому как повезет. Одним сотрудникам Вальбио случалось натыкаться на них у себя на балконе, другие провели в парке год и без толку.
Сама Кэтрин наблюдает здесь за семейством сифак Милн-Эдварда — этих лемуров легко узнать по преимущественно темной окраске и ярко-красным глазам. Каждое утро, кроме воскресенья, ровно в 5 утра она выходит из своей палатки и отправляется в глубь леса. На ее счету уже довольно много «маленьких открытий». Например, такое: как и у людей, браки у лемуров могут быть счастливыми, и наоборот. В одних семьях царит гармония, в других — супруги постоянно ссорятся, а дети вырастают нервными и капризными. Еще Кэтрин объяснила нам разницу между лемурами и другими приматами: самцы внешне почти не отличаются от самок, многие виды моногамны («вот кто на Мадагаскаре настоящие католики!» — вздыхает Эри, услышав, что однолюбы индри, овдовев, не вступают в новое супружество), и самки часто доминируют. За ними выбор: на какое дерево прыгнуть, где остановиться ночевать. Родственники покорно следуют за ними.