Журнал «Юность» №05/2024
Шрифт:
Теперь она Кото-Женя. Ей хочется пробежаться. Размять сотни мышц, названия которых она не знает, но чувствует до подрагивания пальцев. Она очень хочет вырваться из переноски, но понимает, что переноска накрепко закрыта, сеточку не продрать даже более крепкими когтями, чем у нее. Да и снаружи не знакомые запахи, а целый букет неприятного, горького и удушающего. Мятные конфеты. Обоссанные пеленки под чьим-то шпицем. Желтеющая на полках магазина бумага. Пережаренный кофе в картонных стаканчиках, едва теплый. Фреон холодильных камер в кафе. Пот охранника, который вышел сегодня в свою первую смену и теперь поглядывает на смуглую женщину в никабе. Заразительный озоновый запах железного чего-то, что облепило стены.
Женя
Потом женщина просыпается. Муж дает ей воды, она кивает, достает из розовой кожаной сумки таблетку и приоткрывает никаб. Ее рот красиво очерчен, думает Женя. Она оборачивается и ищет глазами Пашу, но его нигде нет. Она достает телефон и проверяет сообщения, но и там пусто. Она борется с желанием написать ему, но потом вспоминает разговор про деньги – тебе жалко, что ли – и кладет телефон обратно.
У тебя избегающий тип привязанности, сказал Паша. Они сидели в японском кафе. Свидание, если говорить старыми словами. Если новыми, то что-то типа дейта. Как в первый раз, только не первый. Она была запыхавшаяся после работы и растирала пальцы после холодных поручней. Забыла перчатки, дура. Он, конечно, пришел вовремя, надушился ее любимым меренговым запахом и надел запонки. Короче, выглядел идеально. Не как только что с собеседования.
Ну что, спрашивает Женя, сцепив пальцы на его руке. Он отдернул – холодно. Ее это задевает, хотя она не понимает почему. Смотрит на подошедшего за пальто официанта так, словно это он ее руку только что сбросил. Он выдерживает ее взгляд и предлагает повесить пальто. Она отказывает, перевешивает через спинку стула. У тебя избегающий тип привязанности, выпаливает внезапно Паша. Потому что я опоздала? Он только кивает. Вообще-то это была его идея встретиться на радиальной станции, куда ей с работы далеко – удаленку им не разрешали тогда еще. То, что я опоздала, еще не значит, что я тебя избегаю, говорит она. Он только хмыкает. Она чувствует теплоту к этому его хмыканью и ненавидит себя за это.
Женю, что в переноске, доносят до кафе. Кафе она определяет по стойким запахам кофейных зерен из Кении, Гватемалы и Бразилии и сахарного сиропа. У ее переноски слишком жесткое дно; она понимает это как раз в такие моменты, как сейчас, когда ее ставят на стул, не так давно крашенный и потому отвратительно воняющий. Она аккуратно мяукает, но понимает, что хозяйка ушла и ее не услышит.
Ты выглядишь как очень усталый человек, говорит ей бариста с толстой черной косой. Ю лук лайк тайд хьюман. Ви ар тайд, кивает Женя, пропевая «р», плюнув на университетский идеальный прононс, который им вбивали на парах всей группой. Мимоходом думает, что завидует этой баристовой косе – ей самой такая не грозит, у нее волосы только выпадают. Она садится за столик у облапанного металлического поручня и смотрит, как на гейте разговаривает пара: он в два раза выше нее, обнимает, из правого кармана жилетки торчит платок в синюю полосочку. Хотя бы платок заправил, дурак.
Кофе пережаренный. Как она и ожидала. Она отпивает и благодарит бариста улыбкой. Паше бы такой кофе понравился: турецкий темперамент, турецкие вкусы. Они и познакомились в аэропортовой кофейне. Женю тогда рубило, как не рубило, кажется, никогда, потому что работа режим сбила и она все боялась опоздать на самолет. Но кофе привлек сон. Она буквально чувствовала, как ей глаза засыпали песком, когда кто-то к ней подсел, и сон смело так, словно ей дали пощечину.
– Я только хотела поспать, – сказала она.
– Тогда благодаря мне вы не опоздаете на рейс, – сказал он. (Да не опоздали мы! Не опоздали!) Они мало говорили тогда. Это она сейчас понимает. Она же и правда опаздывала. Запомнила его как парня в очках, благодаря которому не провела в аэропорту еще сутки в ожидании нового рейса на Кениг. Успели только обменяться профилями в «ВКонтакте».
Она лежит, свернувшись клубочком. Ее прыгательные мышцы ноют от необходимости лежать. Вообще-то она любит лежать, но в удобном кресле, напротив Жени, чтобы не терять Женю из вида и следить за тем, другим, который ей не очень-то и нравится. Но лежать в переноске – нет, она ненавидит, ее будто посадили в гигантский стакан, где и дышать-то практически нечем, и в маленькое окошко видно только разноцветные пятна. Зато как оно ШУМИТ. Она бы расцарапала себе уши, да знает, что это не поможет и шум никуда не исчезнет, а Женя ее понесет к ДОКТОРУ. Нет, она потерпит еще немного, и это точно должно закончиться.
Потом ее начинает тошнить. Наверное, кетамин вошел в контакт с кофе, или типа того. Она вскакивает и бежит искать туалет. Хочет взять с собой переноску, но вспоминает, что Женя не любит шум сушилок для рук. А они шумят громко, так, что закладывает уши. Поэтому переноску она оставляет на стуле и бежит в поисках туалета. Туалет она находит быстро, даже без очереди. Влетает в кабинку и блюет. У блевотины неприятный привкус кофе и почему-то апельсинов. Вспомнила, что Паша не хотел допивать апельсиновый сок перед вылетом и она допивала за него, хотя апельсины не любила. Может, апельсинам кетамин не понравился тоже, думает сползшая на пол Женя. Потом она обшаривает карманы и не находит там любимой ментоловой жвачки – увы и ах, увы и ах, кто вообще придумал это выражение и откуда она его знает? Откуда она вообще знает слова?
Она не знает слова. Зато она знает, как пахнет боль. Как пахнут слезы. Как пахнет голод попрошайки, который вертится у кофейни, не решаясь переступать барьер. Как пахнет нелюбовь. Как пахнет оставленная на столе десять минут назад влажная салфетка со следами кофе и пятнами соуса. Как пахнет сведенный желудок, сжатый изнутри лекарствами и кофеином. Как пахнет шерсть уставшего лежать в переноске шпица. Как пахнет пот женщины в пальто, жалующейся на пропадающий билет. Как пахнет тоска. Как пахнет сочувствие. Как пахнет надежда.
Потом она стоит перед мыльным диспенсером, реагирующим на движение, и проводит под ним рукой. Ничего не происходит. Перед глазами плавает изображение в зеркале. Теперь Жене кажется, что это не изображение, а она сама поплыла. Минуту назад девушка подошла к раковине, спокойно намылила ладони, легко сполоснула руки и ушла – пузырьки мыла по пальцам стекали. А почему у нее так не получается? Она переходит к другому диспенсеру, но тот на ее пассы ладонями тоже не реагирует. Интересно, что такого знает диспенсер о ней, что не знает она о себе. Может, она уже не человек и поэтому датчики на нее не срабатывают? Может, ее уже не существует? В итоге она собирает капли мыла, скопившиеся на выходном отверстии диспенсера, моет руки и выходит. Ей как будто теперь еще хуже, чем когда ее тошнило.