Журнал «Юность» №11/2021
Шрифт:
«Нет, все-таки надо было завести кошку… – подумал будто кто-то другой внутри Фауста, тут же получив пощечину от самого себя. – Нет, все правильно…»
Доктор зевнул. Ему стало не по себе от выпитого вина, которое он – точнее, не он, а тот, кем ему не подобало быть, – на дух не переносил. После вина мир становился похож на шаткий мыльный пузырь: один неверный шаг – и он лопнет, а ты полетишь в глубокую бездну без конца и края, а если дно все-таки есть, то там ждет невыносимая головная боль и густой мрак обморока.
Фауст помотал головой. Он должен работать…
Конечно, ночью он всегда предпочитал спать, как все нормальные
Когда-то давно Фауст окончил химический институт, хотя никогда не планировал туда поступать – трудная дорога, почти что босиком по колючему шиповнику, с терновым – нет, стальным – венком на голове. Доктор проклинал большую половину предметов и преподавателей и, откровенно, ничего не понимал – в душе горел лишь маленький шарик облегчения, напевающий: «хорошо, что не медицинский». Но это был важный шаг на пути к правильной, к его идеальной жизни, но…
«Но ведь химия, – думал он, – почти то же самое, что алхимия. Значит, я должен… да, так будет лучше для меня».
И теперь, в вихрем налетающей ночи, вычерчивал формулы.
Сегодня доктора трясло. Он пытался взять себя в руки, но не мог, да что там, не мог даже понять, с чего это он так разнервничался: не то от вина, не то от особо мрачного Фролло, то ли день просто не задался – он постоянно читал гороскопы, хоть и не верил им, но это он не верил, а вот Фауст бы точно поверил… поэтому надо было обязательно читать: если верить звездам, точнее, тем, кто за эти звезды получает не менее звездные деньги, ничего хорошего сегодняшний день не нес. Так оно пока и выходило.
На самом деле доктору стало не по себе еще тогда, в прихожей Клуба, когда председатель сделал замечание насчет бороды – конечно, это мелочь, но вдруг все дело в ней? Вдруг из-за этой микроскопической оплошности все накроется медным тазом и ему снова придется нащупывать ту тропку, на которой он – уже не доктор Фауст – будет собой?
Его снова передернуло. Холодный детский ужас, давно уже успокоенный до не столь пугающего состояния, призрачным кораблем всплыл вверх, в открытые воды сознания. Внутри скреблись злые кошки, только вместо когтей у них были арктические льды. Всплывшее ощущение медным шариком ударилось в мозг, нагло ухмыляясь, – и в этот момент предательский взгляд Фауста упал на фотографию в рамке, перевернутую лицом к стенке.
Рука автоматически потянулась следом, но доктор вовремя остановил себя – нет, он бы так не делал. Потому что любовь… погубила доктора, значит, погубит и его.
Фауст молча смотрел на рамку – лишь издевательски тикали настенные часы и посипывал спящий пудель.
Доктор все же развернул фотографию: на ней за запачканным стеклом улыбалась загорелая девушка с волосами цвета утреннего кофе – слишком крепкого, чтобы пить без молока. Когда-то – он так хотел забыть, что сам не помнил, когда именно, – Фауст влюбился не просто по уши, а по самые пятки, так сильно, что внутри все кипело, загоралось, словно кто-то поджег плантации и без того адски острых перцев-халапеньо. С ней он встретился случайно, в магазине, конечно же, книжном – тогда он уже не ходил в библиотеки. Они говорили, казалось, вечность, а потом ту же вечность, но чуть поменьше, пили чай, и мир отливал яростно-фиолетовым, веял сладостным ароматом, как ее
Потом он понял, что поступает не так – не так, как всегда планировал, не так, как доктор Фауст.
Не так, как нужно, чтобы прожить правильную жизнь.
И он забыл ее: сжег все мосты, обрубил все канаты так же стремительно, как срезают лишний груз с падающего воздушного шара, и в те минуты этим шаром был он сам – он, которого занесло в далекие острые пики гор, далеко за грозовые тучи. Там, где судьба, нужная судьба, правильная судьба, обязательно разобьется и со свистом полетит в пропасть…
Фауста снова передернуло. Холод внутри подобрался к горлу. Доктор развернул фотографию обратно и понял, что ему срочно нужно выпить – только так оно пройдет, отступит хотя бы на время.
Фауст полез в бар и загремел бутылками. Проснулся пудель, с любопытством приоткрыв один глаз. Доктор достал бутылку, стакан, плеснул коричневой жидкости, поднес ко рту, сделал глоток и…
Осознал, что это все он – доктор Фауст так никогда бы не сделал.
Фауст выплюнул напиток прямо на исписанные листы и вытер рот рукой.
– Да что ж это такое, – поставил он бутылку на место и посмотрел в окно на густую ночь.
Внезапно раздался крик – далекий и приглушенный, как затухающая спичка.
Доктор икнул, пудель – громко залаял. Доктор икнул еще раз.
В такую противную и мерзкую ночь, только оправившуюся от дождя, он бы никуда никогда не вышел из дома, тем более в сторону крика, потому что там обычно происходит самое страшное, там – эпицентр неприятностей. По крайней мере, так всегда говорят в газетах, но их, как известно, порой лучше не читать.
Вот только доктор Фауст сделал бы иначе.
Резко схватив с вешалки плащ, проверив бороду и накинув шляпу, доктор выбежал на улицу под лай пуделя, стараясь не обращать внимания на растущую внутри холодную пустоту, тянущую свои мерзкие тени-щупальца прямиком к сознанию.
Дверь не закрылась – и черный пудель выбежал следом, казалось, совсем не отбрасывая тени.
У Мерлина начинались проблемы с головой.
И не те, которые обычно вынуждают остальных косо поглядывать на человека и держать руку на двух заветных кнопках «03», а самые обычные, старческие – он просто начал много всего забывать. Например, забывать даты собраний Клуба или, еще хуже, забывать то, что врач должен принять его в другой день, а не сегодня, когда этот дождь решил двести его до чертиков…
Мерлин вцепился в зонт так сильно, будто бы тот не давал унести его ветром, канатом пришвартовывал к земле.
Вообще, память у Мерлина всегда была отменная – он работал лектором в университете и помнил такие подробности и промашки студентов, что им становилось дурно. Никто уже не помнил, как долго Мерлин преподает, а вот сам он помнил, но числа не называл, – многие студенты уже стали его коллегами, и теперь они вместе травили неприличные анекдоты на кафедре. По крайней мере, так думали остальные: ведь все студенты знают, что именно этим занимаются преподаватели в свободное время – что же им еще делать?