Журналист: Назад в СССР
Шрифт:
Однако ничего не появилось. Мои псевдо-родители в своих поисках наконец-то остановились, обнаружив отверстие на поверхности купола, которое все еще продолжало расти. Очень скоро оно достигло размеров небольшой двери, почти в человеческий рост, через которую вполне можно было пройти, ну, или во всяком случае протиснуться. Мужчина и женщина о чем-то беззвучно посовещались, — меня уже начинало бесить, что в этом сне словно кто-то нарочно выключил звук, чтобы я не разобрал ни слова — после чего мужчина наклонился и бесстрашно шагнул внутрь.
Некоторое время ничего
Да-да, именно так и было. Несмотря на то, что я наблюдал за ними из своей комнаты, пусть и во сне, у меня мурашки пробежали по спине, когда она вперила в меня свой взгляд. Ощущения мои были настолько реальны, что я чуть не подпрыгнул на диване от неожиданности.
А потом произошло совсем уж невероятное. Прежде чем шагнуть внутрь неизвестности, скрываемой этим таинственным куполом, затерянным где-то в лесистых горах, по виду уральских или сибирских, женщина, по-прежнему не спускавшая с меня глаз, внезапно поднесла палец к губам и предостерегающе покачала головой. Представляете? Она словно подала мне знак, и это был знак предупреждения о безусловной опасности!
В следующую минуту она уже шагнула вперед и исчезла внутри этого таинственного купола. А я так и остался сидеть с разинутым от удивления ртом.
В этом положении я и очнулся поутру — сидящим на диване, полуодетым, и с раскрытым ртом в состоянии крайнего изумления. В окно светило яркое утреннее солнце, а будильник отчаянно трезвонил. Пора было собираться и бежать в редакцию.
Глава 10
«Что такое ППЛ?»
Сотников поджидал меня в своем кабинете, сидя за столом и деловито листая кипы бумажной машинописи, изредка вылавливая оттуда отдельные листы, словно петух, выкапывающий из куч навоза жемчужные зерна. У окна стоял еще один человек — молодой мужчина лет двадцати восьми — тридцати, в безупречном сером костюме с галстуком в тон розовой рубашке и сияющих начищенных туфлях, явно из первостатейной кожи. Его круглое лицо с пухлыми и румяными щечками было обрамлено короткой стрижкой с аккуратными висками, и более всего он напоминал лоснящегося кота, которому намедни удачно перепало свежей рыбки.
При виде меня Сотников встал и указал на своего гостя.
— Вот, Саша, Максим Юрьевич хочет с вами побеседовать. Ну, не стану вам мешать.
И не говоря более ни слова, он поспешно поднялся и быстро вышел из кабинета. А этот доселе неведомый мне Максим Юрьевич подвинул стул.
— Воротынов, — кратко представился он.
Я кивнул, справедливо полагая, что мне-то уж представляться совсем не нужно.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, Саша. Присаживайтесь.
И по его строгой одежде, не слишком-то уместной в начале июльского дня, уже с утра обещавшего
И я не ошибся. Максим Юрьевич быстро задал мне ряд вопросов, которыми, видимо, сразу наметил очертить для себя, что я видел в том злополучном купе одиннадцатого вагона, а что мог упустить из виду.
Я добросовестно отвечал, опуская излишние подробности, которые особиста, похоже, как раз и интересовали больше всего. Обычный парнишка, вчерашний десятиклассник, который никогда прежде и покойников-то не видывал…
— Что-нибудь особенное вам бросилось в глаза?
Я неопределённо пожал плечами. Ха! Скоро я, наверное, стану чемпионом мира и окрестностей по этому жесту.
— Я вообще-то больше на покойника смотрел…
— Смотрели, говорите?
Румяный Максим Юрьевич положил руку на мое плечо и сладко улыбнулся.
— И что там высмотрели?
— Где? — не понял я.
— На покойнике!
Особист нетерпеливо пробарабанил пальцами по моему плечу короткую дробь.
— Ну, что… — протянул я. — Больно старый он какой-то…
— Вот как? — почти искренне изумился этот румяный пряник. — А в чем это выражалось?
— Кожа… — протянул я. — Кожа у него на лице не как у молодого. Будто он уже давно умер, а не тут… в поезде…
— Вы это серьезно?
Особист, казалось, искренне удивился.
Я снова пожал плечами. Скоро мои плечи, наверное, станут гигантскими, мощными и крепкими, словно камень, как у античного атланта, настолько часто мне приходится воспроизводить это движение в последнее время. Ну, что ж, в случае чего, если не поступлю в «универ», подамся на шабашку — держать балконы или даже подпирать мосты.
— А как же он, Саша, мог попасть в этот поезд? После смерти? — уточнил Пряник.
Почти физическим усилием удержавшись от очередного пожатия плечами, я усмехнулся как можно простодушнее.
— Получается, что никак. Но вам, конечно, виднее.
Максим Юрьевич молча походил по кабинету, несколько раз обойдя его по периметру, как кот ученый по цепи златой, после чего сокрушенно вздохнул.
— В том-то и дело, Саша, что даже и мы пока не знаем.
Он слегка нажал на слово «мы», явно напоминая, из каких всемогущих и всеведающих внутренних органов он сюда явился задавать мне вопросы.
— Но очень надеемся, что узнаем. В том числе и благодаря помощи таких как вы, сознательных советских граждан.
У каждого более-менее опытного журналиста обычно присутствует безошибочное чутье на речевые штампы. В жизни мне встречалось немало сотрудников всяческих силовых структур, которые только этими казенными оборотами и изъяснялись. Максим Юрьевич же принадлежал к той редкой категории особистов, у кого это получалось вполне органично. Таким хочется верить, слушать их и помогать им — преданно и беззаветно.
Поэтому на все последующие вопросы этого румяного пряника я отвечал по возможности искренне, прекрасно зная: такие гладко стелят, но потом жестко спать, особенно на тюремных нарах.