Журналисты не отдыхают
Шрифт:
– - Ещё раз увижу - п...ц вам будет. А сейчас лежите, мрази, пока мы до угла не дойдем.
Мы пошли дальше.
– - А что, анархистов на Выборгской стороне так уважают?
– - Конечно. Наших кого тронь, все поднимутся. А вот в Америке сразу так стреляют? Я ведь видела, что ты его хотел убить.
– - Да, в общем, жизнь там непростая.
– - Да... Я про Америку читала. А вот скажи, Джек Лондон наш человек?
– - Не совсем, он радикальный социалист, скорее ближе к большевикам. Но,
Я ответил и задумался. Что-то здесь не так. Рабочая девушка этого времени, если хорошо в школе училась, могла из американских писателей читать Фенимора Купера или Майн Рида. А если уж очень продвинутая - то Брет Гарта или Марка Твена. Но Джек Лондон в это время в России был совершенно неизвестен. Его раскрутили большевики, потому что этого автора любил Ленин*. Время, когда появился массовый спрос на героизм, пока ещё не настало.
(* Версия спорная, но ГГ знает то, что знает)
Я осторожно заметил:
– - А я и не знал, что Джека Лондона переводили русский язык.
– - Так я на английском его читала.
Заметив моё изумление, Светлана жизнерадостно засмеялась и схватила меня за руку.
– - Ну, вот, я смогла тебя удивить. Я в гимназии училась.
– - Это в России так живут рабочие, что их дочери могут читать на иностранном языке художественную литературу? А зачем вам тогда революция?
– - Да на самом-то деле я не из рабочих. Я дворянка. Учусь на курсах. Мой отец - тверской помещик, причем, самое смешное, что его поместье даже не заложено. Так что я из семьи самых настоящих эксплуататоров.
– - Князь Кропоткин и Михаил Бакунин тоже не из пролетариев. А ведь ты ничем не отличаешься от своих подруг. Они-то рабочие?
– - Они-то да. Ткачихи. А я в детстве мечтала стать актрисой. В любительских спектаклях играла. А потом мой отец, он, конечно, реакционер, но умный человек, мне и сказал откровенно. Дескать, если бедные девушки идут в актрисы, это понятно, они хотят пойти в содержанки. А тебе зачем? Я подумала и поняла, что в актрисы идти и в самом деле смысла нет. Но кое-чему научилась.
За разговором мы вышли на трамвайную остановку. Вскоре и трамвай подъехал. Мы погрузились и продолжили беседу.
– - А твой отец и в самом деле реакционер?
– - Да. Но он, в отличие от других, честный циник. Другие лицемеры. Они всё кричат о благе России, а на самом деле думают только о своих интересах. А отец говорит просто: так уж сложилась судьба, что я дворянин и богатый помещик. Я хочу таковым и оставаться. Он и Столыпина терпеть не мог. Я слышала его разговор с нашим земским врачом, тот либерал. Так отец говорил: Столыпинские реформы породят класс людей, которые меня сожрут. А мне это не надо. А я от всего от этого подалась в анархистки.
– - А для чего ты изображаешь рабочую?
– - Ты знаешь, если мужчина интеллигент, станет выступать на заводах, рабочие будут его слушать. Вот у нас Николай, студент, так очень успешно выступает. А вот девушка... Рабочие махнут рукой. Дескать, барышня, слушать её смысла нет.
– - А ребята-то знают, что ты из дворян?
– - Конечно, знают. Что я, своим врать буду? Да и руки у меня... У других девчонок знаешь, какие мозоли? Они ведь на ткацкой фабрике работают.
Дальше мы заговорили о литературе. Светлана интересовалась поэзией. А в эту эпоху поэты популярны, так что "скажи мне, какого поэта ты читаешь - и я скажу, кто ты".
Я спросил:
– - А вот я слыхал, что в России есть такая поэтесса Анна Ахматова...
– - Буржуазная стерва. Не зря ведь от неё муж, Николай Гумилев, в Африку сбежал.
Как оказалось, литературные пристрастия у Светланы были своеобразные. Она любила Гумилева, но так же ценила футуристов, особенно Маяковского и Василия Каменского. Про второго, я честно говоря, и не слыхал. А вот Светлана к последнему относилась куда с большим восторгом, чем к хорошо известному мне Маяковскому.
– - Он ведь не только поэт. Он авиатор! Сейчас-то уже много летчиков, но он был одним из первых.
Тут меня пробило. Ну, захотелось выпендриться перед девушкой. Если уж мне не перепеть Высоцкого, то можно пересказать Роберта Рождественского. Я был воспитан при СССР и советскую поэзию люблю.
Были воздухоплаватели.
Шик и почет.
Как шкатулки из платины -
Наперечет.
Гордецы. Командоры
Застольных шумих.
Суеверны, как вдовы.
Красивы, как миф.
Кавалеры, гусары.
Знатоки мишуры.
Непременно усаты.
Абсолютно храбры.
Кожей курток похрустывая,
Шли навстречу громам.
Словно в ложе прокрустово,
Влезали в "Фарман".
И летали, касатики!
И кричали, паря.
Были выше Искакия.
Были выше царя!
Уговоров не слушались,
И, познав круговерть,
Обрывались и рушились
На Российскую твердь
Уходили до срока
Без чумы, без войны.
Чаще в землю намного,
Чем в большие чины.*
(*Роберт Рождественский. "Первые".)
– - Здорово! Типичный футуризм. Это ты написал?
Отступать уже было некуда и я взял авторство на себя.
– - Только ты как-то из отдаления смотришь. Будто это не ты видел. Впрочем, ты ведь из Америки.
За таким вот высокдуховным разговором мы сошли с трамвая и оказались на улице, которая в моё время носило имя мятежника Рылеева. Сейчас она называлась Пантелеймоновской.
– - А ты где живешь?
– Спросила меня Светлана.