Жут
Шрифт:
– Тебя нельзя; ты можешь все испортить. Прибудешь туда как раз в ту минуту, когда там окажутся чужаки. Быть может, при твоем появлении они заподозрят что-то неладное. Нет, останься здесь! Время у нас пока есть. Главное, чтобы наша затея удалась.
– Хорошо, потерплю. Покажи мне пока пещеру.
Оба поднялись со скамьи. Поскольку я предположил, что потайной вход в пещеру как-то связан с костром, возле которого я прятался, то я почел делом разумным, как можно быстрее удалиться. Итак, я тихо отполз к тропе, а потом поспешил туда, где среди кустов прятались мои спутники.
Прибыв туда,
– Черногорец уехал, но скоро вернется.
– Где он?
– Не знаю. Едва ты скрылся, как он сказал: «Мне надо уехать, но через полчаса я снова буду здесь». Не успели мы ответить ему или даже удержать его, как он уже сел на лошадь и поскакал.
– Куда? В том направлении, откуда мы прибыли?
– Да, сиди!
– Тогда мне понятно, почему он вернулся. Он ведь хотел отомстить Баруду эль-Амасату, похитившему его дочь. До сих пор ему так и не удалось всадить в него пулю, хотя мы не раз оказывались рядом с нашими врагами. Когда мы связывали пленников на скале, он снова не сумел свершить свою месть. Он боялся, что я помешаю ему. Тогда он поехал с нами, но, улучив удобную минуту, вернулся, чтобы исполнить свой замысел. Меня не было четверть часа. За это время он доехал до Чертовой скалы, а значит, я уже не успею спасти Баруда. И все же я попытаюсь. Моя лошадь быстра. Через пять минут я буду там. Спрячьтесь здесь, пока я не вернусь.
Я вскочил в седло и поехал назад. Для Ри достаточно было словечка «kawaym!» («быстро!»). Едва я произнес его, как конь полетел вперед. Всего за минуту я достиг ущелья. Мой вороной мчался среди теснившихся скал, словно пуля, пущенная из ружья. Еще минута и еще… Через три минуты я увидел труп Манаха эль-Барши. Вороной мигом перелетел через него; вот и поворот… В это время сверху донесся ужасный крик. Я вздрогнул; конь прянул к скале и встал на дыбы – если бы я не наклонился вперед, то тотчас бы опрокинулся. Повернув коня, я посмотрел вверх.
От увиденного мной едва не застыла кровь в жилах. На самом краю скалы – там, откуда рухнул Манах эль-Барша, – боролись двое мужчин: Оско и Баруд эль-Амасат. У последнего руки и ноги теперь были свободны. Оба противника крепко вцепились друг в друга. Каждый стремился отскочить от края скалы и сбросить своего врага вниз.
Я не двигался с места. Даже если бы я спешил изо всех сил, то все равно опоздал бы. Их поединок окончится, пока я буду лезть на скалу. Один из них – а может быть оба – разобьется о скалы!
Самоуправство Оско не нравилось мне. Я не намерен был обрекать Баруда эль-Амасата на смерть, но жизнь Оско была мне все же дороже. Обоим грозила одна и та же опасность; силы и ловкости у одного было столько же, сколько у другого. Неужели оба погибнут? Нет! Один из них наверняка обречен, но только бы им не оказался Оско. Я спрыгнул с седла и взял наизготовку ружье. Баруд эль-Амасат получит пулю. Конечно, стрелять было опасно. Оба так плотно сплелись, что я мог решиться на выстрел лишь потому, что хорошо знал ружье и полагался на свое хладнокровие.
Я долго целился. Пуля должна попасть Баруду в голову. Оба противники заметили, что я собираюсь сделать. Баруд изо всех сил пытался уклониться от пули; Оско боялся,
– Сиди, не стреляй! Я сброшу его вниз. Подожди!
Я увидел, что он убрал руки от своего противника. Тот сделал то же самое и отступил в сторону, чтобы перевести дыхание. В сторону шагнул и Оско; теперь Баруд оказался между ним и пропастью. Оско занес кулак, словно готовясь ударить противника в голову, но это была уловка. Когда Баруд поднял руки, чтобы парировать удар, Оско мигом пригнулся и ударил его кулаком в живот. В то же мгновение он бросился наземь, чтобы противник не успел схватить его и увлечь за собой.
Замысел его удался. Баруд эль-Амасат шатнулся назад, хотел зацепиться за тело своего врага, но вместо этого схватил пустоту и рухнул вниз. Он упал рядом с трупом Манаха. Ужаснувшись, я отвернулся.
Оско вскочил на ноги, нагнулся над краем скалы, высматривая тело Баруда, и ликующим голосом прокричал:
– Сеница отомщена. Этот человек никогда больше не похитит дочь друга. Его душа устремилась в бездну, что глубже, чем та, куда низверглось его тело. Оставайся внизу, эфенди! Я спускаюсь.
– Где остальные? – крикнул я ему.
– Еще тут, где мы их оставили. Ни один не сумел освободиться; я об этом позаботился.
Он отошел от края скалы, а я направился к ручью, где осталась его лошадь. Через некоторое время он спустился. Не дожидаясь моих упреков, он обратился ко мне:
– Сиди, ничего об этом не говори! Что случилось, того не изменишь. Моя ярость утихла. Твоя вера воспрещает тебе месть, но в горах моей родины живут по законам воздаяния. Так повелел Аллах, и мы обречены этому следовать.
– Нет, Аллах этого не велел, – возразил я. – В своих дневных молитвах ты величаешь Его «абу’ль афу» и «наба ль’мерхамет» – «отец прощения» и «источник милосердия». Разве в Его воле, чтобы ты отнимал у него власть Судии! Баруд эль-Амасат похитил твою дочь, но он не убивал ее. Даже если ты веришь, что вправе воздавать мерой за меру, то все равно ты не властен лишать его жизни.
– Ты говоришь как христианин. Да, он не убивал Сеницу, но он продал ее как рабыню, а что она вытерпела в Египте, ты знаешь лучше меня, ведь ты же ее освободил. Это же гораздо хуже, чем если бы он убил ее! А сколько страданий причинил он мне и Йеле бен Мафлеи! Я напрасно искал ее во всех странах ислама. Ее похититель заслуживал смерти, и он слишком быстро ее нашел. Несколько мгновений смертельного страха, что он ощутил… Разве искупит это безмерное горе, что он причинил мне!
– Но ты же совершил убийство, омерзительное убийство!
– Нет, сиди, это было не убийство, а честный поединок; мы сражались один на один, жизнь за жизнь. Я не нападал на него коварно. Я мог бы убить его, когда он был привязан к дереву, но я отвязал его и привел на край скалы. Там я избавил его руки и ноги от ремней, бросил в сторону оружие и сказал ему, что час воздаяния настал. Я сообщил ему, что буду великодушен и позволю ему постоять за себя. Да, какое-то время я даже щадил его. Я сильнее его, хотя ты, может быть, считал по-другому. Лишь когда я увидел, что ты собираешься стрелять и пуля может попасть в меня, я решительно бросился на него. Ты и теперь будешь меня упрекать?