Жут
Шрифт:
– Предупреждаю тебя: и шага не делай без моего позволения. Повинуйся мне во всем, иначе я тебя застрелю.
– Почему, эфенди? – испуганно спросил он. – Я ведь в самом деле не враг тебе. Я ни о чем не знаю и вел себя внизу очень спокойно.
– Не надо бесполезных слов! Еще у тебя дома я точно знал, чего мне ждать от тебя. Тебе ни на миг не удалось меня обмануть. Сейчас игра окончена. Вперед!
Мы пошли к краю скалы, где Халеф стоял над двумя пленниками. Баруд эль-Амасат уже пришел в себя. Когда конакджи увидел обоих, он проронил крик ужаса.
– Ладно, это Юнак или нет? –
– Аллах! Это он! – воскликнул проводник. – Как он сюда попал?
– Так же, как ты, только поднялся сюда раньше. Возьми Баруда эль-Амасата и неси его. У Юнака ноги не связаны, он может следовать за нами. Вперед!
Вслед за нами мошенники проследовали к Бибару и Суэфу. Взгляды, которыми они обменивались, были более чем красноречивыми; однако они не проронили ни слова.
Оско взял с собой несколько ремней. Кроме того, мы сняли с Баруда эль-Амасата кафтан и разрезали его ножом на длинные полосы, свив их в веревки; ими мы связали Баруда и Юнака. Потом мы направились к Сандару, который, похоже, как раз приоткрыл глаза. Он пыхтел, как дикий зверь, и, извиваясь, словно змея, пытался выбраться из пут.
– Спокойно, мой дорогой! – улыбнулся Халеф. – Если мы кого-то поймаем, то держим его крепко.
Этого аладжи тоже отправили туда, где находились остальные. Деревья росли там близко друг к другу; мы привязали пленных к стволам, закрепив их так, чтобы они не могли выпутаться. Конакджи, с которого я снял веревки, чтобы перенести остальных, в конце концов, тоже дождался своей очереди.
Мы сняли с них кляпы, чтобы они могли поговорить, но они предпочитали вести себя, словно воды в рот набрав. Я увидел, что Халеф приготовился прочесть им в назидание проповедь, но я прервал его, попросив принести все оружие, собранное у пленных.
Когда все оружие было сложено вместе, образовался небольшой, но внушительный арсенал.
– Они хотели использовать это оружие против нас, – сказал я. – Сейчас это – наша законная добыча, которой мы распорядимся, как хотим. Мы уничтожим его. Ломайте приклады ружей и пистолеты, а стволы их гните чеканами!
Никто быстрее Халефа не занялся этим. Затем были сломаны ножи, и, наконец, я своим гайдуцким топором расправился с чеканами обоих аладжи. С неописуемыми гримасами хозяева оружия наблюдали за расправой. Впрочем, они молчали и теперь. Лишь Юнак воскликнул, увидев, как ломают его ружье:
– Стой! Это же мое ружье!
– Теперь уже нет, – ответил Халеф.
– Но я же ваш друг!
– И именно лучший из всех, кто у нас есть. Не беспокойся! Обещание, которое дал тебе эфенди, будет исполнено.
И теперь он обратился к остальным с выражением лица, позволявшим предположить, что он намерен произнести одну из своих знаменитых речей. Я махнул ему, приказывая следовать за мной, и удалился из поля зрения пленников.
– Господин, почему я не вправе говорить с ними? – осведомился Халеф.
– Потому что в этом нет нужды. Когда мы уходим от них, не сказавши ни слова, мы сильнее пугаем их, чем произнося пространные речи.
– Ах вот как! Мы уходим?
– И не вернемся назад.
– Аллах! Здорово! А разве ты не доставишь мне удовольствия поведать им, за кого
– Они уже знают это.
– Но им придется исчахнуть от голода или изныть от жажды? Ведь сами они не освободятся от пут. А, впрочем, ты дал обещание Юнаку, что развяжешь его! Ты не хочешь сдержать свое слово?
– Нет! Не беспокойся за них! Углежог знает, где их искать, и в самое ближайшее время избавит их от беды.
– Мы поедем к нему?
– Да.
– Одно мгновение, сиди! Должен же я сказать им хоть слово, иначе умру от досады.
Он поспешил назад, к пленникам, а я последовал за ним, чтобы помешать ему сделать какую-нибудь глупость. Он расположился перед нашими врагами и заносчиво произнес:
– Именем эфенди и своим собственным именем я объявляю вам, что мы, прежде чем схватить и связать вас, зарыли под этими двумя деревьями пять фунтов пороха. Туда протянут длинный фитиль, и мы, будет на то наша воля, издалека подожжем его, и вам не дано это узреть. Тогда все ваши тела взлетят на воздух, и никто не станет радоваться тому больше меня, ведь я – знаменитый хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара!
Отведя таким образом душу, он вернулся и спросил:
– Разве плохо получилось, эфенди? Каким же страхом будут терзаться эти плуты, зная, что сидят на яме с порохом и в любую минуту могут взорваться!
– Ладно, твой способ мучить этих людей не слишком остроумен. Поверят ли они или нет в то, что ты сказал правду, все равно неуверенность, в которой они пребывают, уже наказание для них.
– Они поверят в это, я убежден.
– Если мы хотим их убить, то найдутся средства и подешевле, чем переводить на них уйму пороха, который в здешнем краю такая редкость. Мне жаль их, если они поверят, будто мы носим с собой пять фунтов пороха.
Мы спустились к Омару, который стерег коней. Я снял с лошади конакджи седло и уздечку, бросил их наземь, а саму лошадь прогнал туда, откуда мы прибыли. Не в моих намерениях было брать ее с собой. Уздечка и стремена лишь стесняли бы ее бег; она могла зацепиться ими за ветки и погибнуть.
Затем мы уселись на лошадей и подъехали к тому месту, где лежал Манах эль-Барша. Его размозженное тело являло собой отвратительное зрелище. Мы не стали спешиваться, ведь мы не намеревались осматривать этот труп. С трудом мы принудили лошадей переступить через него.
– Вот справедливый суд, – промолвил Халеф, отворачивая в сторону лицо. – Рука Аллаха коснется всех безбожников, одного раньше, другого позже; они же не помышляют исправиться. Прочь от этого ужасного места!
Он быстрее погнал свою лошадь, и мы последовали за ним. Что еще нам оставалось сказать после его слов?..
Стены ущелья вздымались все выше, вновь почти смыкаясь друг с другом. В этом было что-то несказанно тягостное; эту горную громаду по праву назвали Чертовой скалой.
Мы пробыли в пути около четверти часа, когда стены ущелья вдруг расступились и перед нами открылась просторная, круглая долина, при виде которой я невольно осадил своего вороного. Она напоминала глубокую чашу, пересечь которую можно было примерно за час. Но какой же пейзаж открывался в этой чаше!