Зиккурат
Шрифт:
Да ему и так было хорошо рядом с Нинли. Перламутровое небо над головами плыло, зеленая река под ногами тихо текла, смотрительницы рыб бросали зерна на воду, маленький ребенок на том берегу пытался учиться плавать, но боялся зайти глубже, чем по пояс, а еще дальше, там, где заросли тростника густели, юноша еле заметно положил руку на плечо девушки. Сады на террасах Дома Царского Хранилища еле приметно шевелились от мягкого южного ветра. И рядом Нинли, ее речь, ее смех! Почти все как прежде… Вот если бы только… Если бы не эти глаза, в которых настоящей Нинли осталось так мало… И не этот голос, в котором
Чем дольше они разговаривали, тем смурнее становилось на душе, тем сильнее наливался свинцовой тяжестью груз неизбежного… Страстно хотелось поделиться им с кем-нибудь. Рассказать Нинли. Чтобы хоть кто-то в мире понял его… пожалел… Но Энмеркар сдержался и промолчал. Нельзя так. Нинли огорчится, будет плакать. Неправильно это. Гадко и противно выбивать себе чужую жалость, наливаясь ею как москит.
К тому же… вдруг неведомый дар пришельцев все же спасет его? Не хотелось понапрасну тешить себя надеждами, но совсем избавиться от них Энмеркар не мог. Кстати, Нинли ведь была одной из встречающих… Может, она что-нибудь знает?
– Слушай, ты же участвовала во встрече людей с Дальнего Дома?
– Да, – сказала Нинли, и он почувствовал, как сестра напряглась.
– И что там было?
– Если можно, давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Давай. – Они помолчали. – Я хочу подарить тебе кое-что.
Он порылся в складках одежды и достал жестяной кубик.
– Странный какой… – Двоюродная сестра неуверенно коснулась гладкого металла.
– Попробуй нажми!
Она с опаской стиснула тонкие пальцы. Вновь полилась диковинная, невообразимо свободная музыка, сплетаясь с плеском реки и едва слышным шепотом листвы садов Дома Забвения. Карапуз на мелководье выпрямился, навострив ушки. Смотрительницы рыб замерли. Влюбленные оторвали взгляд друг от друга и повернулись в их сторону. Все застыло вокруг, кроме реки и неба, продолжавших свой медленный, извечный бег.
– Ух ты, какая красота! – с восторгом выдохнула Нинли. – А что это такое?
– Это э-э… – Вспомнив странную неприязнь сестры к пришельцам, он сказал: – Музыка альвов.
– Не может быть! Откуда у тебя такая вещь?
– Отец дал. Он много чего может достать.
– Настоящее сокровище!
– Это подарок. Бери, мне не нужно.
Нинли строго свела брови и с решительным видом приготовилась поспорить, но тут из кубика донесся динамичный скрип второй мелодии.
– А это что? – изумилась она.
– А это… музыка дваров! – ловко нашелся Энмеркар.
– И правда похоже! – воскликнула Нинли, отстраняя ладонь с кубиком подальше. – Так и слышится душный жар кузницы и жужжание дварских машин!
И они от души посмеялись.
Хотя их соседи на обоих берегах вздрогнули и отвернулись, самому Энмеркару в этот раз вторая мелодия неожиданно понравилась. Отчаянная удаль ее нашла отклик в глубине сердца.
Когда последние ноты иноземной музыки растворились во влажном воздухе, они с Нинли услышали странный шум, словно заговорили сразу несколько барабанов. Энмеркар успел удивиться, решив было, что кубик хранил в себе третью, не услышанную им мелодию. Но сразу понял, что кубик здесь ни при чем: шум доносился издалека. Оба одновременно повернулись к башням. Не они одни заметили: бредущие по улице служители стел, ремесленники, рабы – все остановились, всматриваясь вдаль, откуда доносился тревожный рокот и поднимался к небу черный дым.
– Я должен посмотреть! – сказал Энмеркар и сорвался с места.
Нинли крикнула ему что-то вослед, но мальчик не обернулся.
Сначала он бежал со всех ног, стремительно, до свиста в ушах, рассекая хлещущий по лицу воздух, громко шлепая чавкающими мокрыми сандалиями, огибая необъятные основания башен и едва не врезаясь в прохожих. Но скоро выбился из сил и побрел медленным шагом, на ходу пытаясь отдышаться и избавиться от противного покалывания в правом боку. Шум усилился, напоминая теперь отдаленные раскаты грома.
Выдохшись, Энмеркар шел, еле перебирая ногами. И улицы, и воздух между башнями заметно пустели. Взгляд невольно притянули два раба с носилками вроде похоронных, на которых лежал какой-то куль, накрытый алой ритуальной тканью. Рабы спешили, от тряски под покровом что-то шевельнулось, и из-за края ткани выскользнула человеческая рука, безвольно покачиваясь в такт быстрым шагам носильщиков.
Энмеркар остановился, не веря глазам: рука была завернута в знакомую серую тряпку, вроде тех, которыми вытирают полы. Блеснул золотой перстень…
Только тут до него дошло: носилки не похожи на похоронные, они и есть похоронные! Мертвый пришелец!
Мальчик оцепенел, провожая взглядом уходящих рабов с их жуткой ношей. Стряслось нечто столь страшное и значимое, что даже грядущий уход казался делом второстепенным. Энмеркар не сомневался, что гул в той стороне города прямо связан с гибелью пришельца. Он напрягся и снова побежал, хотя и не так быстро, как раньше.
Чем дальше, тем больше пустели улицы. Гром угрожающе надвигался и рос. Клубы черного дыма поднимались все выше. Плиты начали вздрагивать в такт гулким ударам. Энмеркар обогнул Дом Молчания и увидел синие цепи воинов, стоящих перед стеной. В руках у них были длинные бруски, а за спинами лежало несколько летателей, перед каждым из которых стоял тощий раб. Прорезаемый яркими всполохами дым вырастал из-за стены.
Рой звуков обрушился на Энмеркара.
Громкое шипение, будто там, за стеной, извивался и изливал ядовитую ярость целый клубок гигантских змей. Но не только шипение вплеталось в дикий хор: и вой, и визг, и лязг, и треск, и свист, и скрежет, и тяжелая прерывистая дробь, от которой сводило зубы и отдавалось в позвоночнике. Но все перекрывал мощный грохот сокрушительных ударов, сотрясая древние плиты под ногами. Казалось, что черное, поднявшееся до неба облако окутывает взбешенного великана, гигантским молотом крушащего все вокруг.
Не только новые звуки, но и запахи растекались в воздухе. Раздирающий ноздри, тяжелый и едкий запах гари подступал к горлу. Глаза отчего-то сильно щипало, почти до слез.
Запихав поглубже страх, Энмеркар миновал рабов и пошел к застывшим воинам. Лишь боевые одежды их чуть заметно колыхались от слабого ветра. Достигнув первой цепи, он начал пробираться сквозь строй, ближе к стене. Не поворачивая головы, воины недовольно косились на него, но никто не осмелился окликнуть Энмеркара – он был более знатен, чем они.