Зима гнева

Гончарова Галина Дмитриевна

Такое, небось, в рот возьмешь, так не проплюешься! Стошнит! Но все равно – какова наглость!?

Послание от жома Пламенного содержало краткое и выразительное предложение перейти на сторону Освободительного движения. Стать генералом армии Освобождения, поднять Русину с колен… притягательно?

Очень.

И злился Валежный наполовину на себя. Знал ведь, что Петер – бездарь и ничтожество, что он губит страну, что жена его стерва и дура, что ситуация идет ко взрыву… знал! И не мог даже воспрепятствовать – а как?!

Нереально…

И вот

сейчас расхлебывал… и точно понимал, что даже Пламенный будет лучшим правителем Русины, нежели Петер. Но разве это повод его поддержать?

Дважды и трижды нет!

Валежный не знал, почему так, почему он не может перейти на сторону Освобождения, как тот же Калинин – бывает ведь? Бывает!

Старого хозяина убили. Почему бы не служить новому?

А ответ прост.

Потому что присягу Валежный, как ни крути, приносил еще отцу Петера. И служить тому, кто убил его сына? Гадливо как-то…

Петеру он присягу, правда, уже не приносил, это считалось как бы автоматом, вступая на престол, император принимает на себя все обязательства предыдущего правителя – и всех его вассалов тоже. Но Валежный в глубине души считал это неправильным.

И все равно…

Не мог он так поступить.

А еще… Петер – дрянь, да. Но были еще и его дочери. Две девушки, которые ушли от убийц, выжили… и был законный наследник трона Русины.

Действовать в обход?

Валежный не был суеверен, но на войне, знаете, всякое случается. Ох, всякое… бывали случаи, которые не объяснить простыми совпадениями или игрой случая. И рисковать он не хотел. Так вот, согласишься, а чем закончишь?

Клятвопреступники на войне не живут. Не то, что долго – вообще.

Валежный посмотрел на курьера, который и доставил это письмо. И стоял, трясся, словно осиновый лист.

Перевел глаза на бумажный лист – и опять заледенел от внутреннего, расчетливого гнева. Почерк красивый, витиеватый… из образованных ведь! И семья не из бедных…

Объясните мне, зачем вам страна образование давала?!

Чтобы вы ей нож в спину всаживали!?

Мрази!

И этот Пламенный – мразь, а что с лозунгами, так еще противнее. Ведь кто-то и поверит, и обманется их громким треском и блеском, и вляпается по полной программе…

Валежный задумался.

Потом подозвал ординарца, вручил ему письмо и тихо шепнул что-то на ухо. Молодой корнет просиял – и улетел куда-то за палатки. Потом вернулся с запечатанным конвертом и протянул его Валежному, правда, несколько неуверенно…

Антон Андреевич качнул головой.

– Не мне. Тому жому.

Жом послушно принял конверт.

– Жом…

– Тор, – жестко проговорил Валежный.

– Тор генерал, на словах ничего не передать?

– Передайте жому Пламенному мой пламенный привет, – скаламбурил Валежный, вспомнив детскую шуточку. [20]

20

Рабинович проходит мимо трибуны,

поднимает руку и кричит: "Пламенный привет!".

"Рабинович, вы же* их всех ненавидите?"

"Но я же не могу прямо заявить – шоб вы все сгорели!"

Старый анекдот. Прим. авт.

И распрощался.

Больше курьер ничего не решился спрашивать. Но конверт отправил курьерским…

Увы, жом Пламенный открыл его в одиночестве. И никто не смог оценить гневного выражения лица мужчины. И воплей возмущенных никто не услышал.

А вопли были, еще как были…

Не привык несчастный, чтобы его письмами подтирали то место, в котором спина теряет свое благородное название. А корнет постарался от души.

Точку зрения Валежного Пламенный уяснил. Доходчиво получилось.

Русина, Синедольск.

Они пришли вечером.

Загомонили во дворе грубые голоса, и Аксинья напряглась. Схватила Георгия, который сидел с ней в кухне за плечо, толкнула к кладовке.

– Беги!!! Прячься – и ни слова! Если я не позову!!!

Гошка травленой крысой метнулся в подвал.

В этот момент он ни о чем не думал.

Темно?

Страшно?

Высоко?!

Это страхи. А сзади была – смерть. Как и все дети он пока еще плохо понимал, что это такое, просто не мог представить, как так? Все останется, а его не будет! Нет, не понять…

Но такой ужас звучал в голосе Ксюши… так и бабушка Надя говорила! В тот, последний день. И Гошка среагировал на саму ситуацию, на голос.

Минута – и он уже сидел в подвале, задвинув засов, прислушиваясь к голосам наверху. Слух у него был отличный, и мальчик различал три мужских голоса, один женский…

Мужские голоса спрашивали, женский отвечал что-то… слов он не разбирал, только интонацию. Угрожающую у одних, умоляющую у второй…

Потом от слов грабители – или кто?! – решили перейти к делу.

Что-то зазвенело, зашумело, посыпалось на пол, закричала Ксюша…

Жутко закричала, и кричала еще какое-то время. А потом стихла.

А шум еще продолжался.

Гошка жутко испугался. До мокрых штанишек. До слез, до крика… только кричать было нельзя. Он сполз на пол погреба, прижался там в углу, куда Ксюша бросила старый овчинный тулуп, и затих, накрылся шкурой с головой.

Так его не увидят – и не достанут.

Так чудовища пройдут мимо. Правда же?

Правда?!

Шум не прекращался, кто-то ругался грубым голосом…

Гошка не знал, что именно случилось. А дело было так.

Аксинья не зря говорила про злой взгляд. Одинокая женщина, в городе… не рассчитал Савва. Он-то думал о старых временах. Понимал, что сейчас не то, что страшное надвигается, но это умом! А подсердечно не мог сообразить, ну как так?!

Чтобы средь бела дня грабили? Убивали, в дома врывались…

Да разве ж власть такое допустит?!

Савва был неглуп, но не знал про периоды безвластия. Нет, не знал… и не знал, как в это время люди превращаются в зверей.