Зима гнева

Гончарова Галина Дмитриевна

Не сможет?

Останется и будет тянуть этот воз. И плевать на проклятие. Слышишь ты, богиня?! Проклинай хоть до утра, но если никого другого нет… бросать все? Но я знаю, что справлюсь! А кто-то другой на моем месте только дров наломает… пусть это самонадеянно, но я останусь.

И показалось мужчине, что в шуршании поземки за окном пронесся далекий волчий вой.

Тоскливый, голодный… значит – судьба.

Русина, Синедольск.

Дети быстро привыкают ко всему.

К хорошему ли, к плохому… нельзя сказать,

что у Георгия была плохая жизнь с Ксюшей. Вообще, по счету мальчика, это была уже третья его жизнь.

В первой была мама Ирина. Был папа Илья, была мама Аня, которую он видел только пару раз, но которую тоже любил. Был дом и строгие учителя, которые требовали от него знать языки, кланяться, танцевать, читать, считать и писать. Рисовать и музицировать – день был расписан по минутам. Гошке было тяжело, но он не жаловался, он должен быть умным.

Во второй жизни был дом бабушки.

Там учителей почти не было. Зато там была сама бабушка, кругленькая и уютная. И мама Ира, и осенний лес, по которому можно было гулять, собирая каштаны… такие смешные и кругленькие, и Матреша, которая потом грозила пальцем, мол, тор, вы опять всякую бяку домой притащили… почему взрослые не понимают, насколько это нужная вещь – каштанчик? Такой круглый, коричневый, блестящий в твоих ладонях? И осенние листья… из них можно делать букеты, жаль, что они быстро становятся серыми и грустными…

Там было тепло и уютно, светло и солнечно. И Гошка искренне огорчился, когда закончилась та жизнь.

И началась третья. Странная…

В этой жизни была Ксюша. Забавная и разбитная, веселая и шутливая. Она ничему не учила, поэтому Гошка сам принялся рисовать. Сам музицировал на стареньком клавесине, стоящем в гостиной. Сам пробовал писать и читать… Ксюша ахала и всплескивала руками.

Почему-то ему казалось, что родители бы одобрили. И бабушка…

Деда Георгий практически не помнил. Тор Алексеев слишком был занят бутылкой, чтобы заниматься внуком. Это ж не собутыльник!

Поэтому Гоша делал все сам. Было сложно, иногда ему ничем заниматься не хотелось, и он заставлял себя, но – справлялся.

Ксюша приносила домой продукты, готовила…

С ней было легко и спокойно. И поэтому, когда однажды она пришла встревоженная, Гошка тоже заволновался.

– Что случилось?

Аксинья потерла лоб рукавом.

– Не знаю, тор…. Не знаю.

– А чего ты вся такая, – Гоша поискал правильное слово и нашел его. – Перевернутая?

Ксюша вздохнула.

– Да вроде как и ничего. Сцепилась сегодня на рынке с одной… заламывают за курицу, как будто она при жизни золотые яйца несла… а тут ее сын рядом стоял. И так зло смотрел…

Какие-то вещи Ксения просто чуяла. Было у нее чутье на людей, которое и позволило ей так долго пробыть гулящей девкой.

С кем связываться, с кем не связываться, чтобы косы не выдрали…

– И что теперь? – испуг Ксении передался Гошке. Мальчик опасливо посмотрел на свою няньку.

Савва правильно выбрал кандидатуру.

Аксинья была шлюхой, да. Гулящей девкой. Но в то же время она любила

детей, она ответственно отнеслась к малышу, который оказался под ее опекой… она жалела мальчика. И не хотела подвергать его опасности…

– Вот что, тор, – Гошей она называть мальчика решительно отказывалась. – Пойдемте, покажу вам кое-что…

Кое-что? Кладовка между Гошкиной комнатой и кухней. А в ней у самой стены нечто интересное.

Всего лишь люк в подвал. Только такой, что не сразу его увидишь и не сразу найдешь. Он у самой стены и ручки у него нет, надо потянуть за выступающий плинтус, легонько, ребенок справится. Ребенок и справился. Савва не просто так купил этот дом, все он понимал, мудрый человек, все…

Когда-то тут жил вор… Хороший вор, умелый, грамотный, если до старости дожил. А все ж лазейку себе оставил.

Савва и историю эту знал, и про вора. Наденьке рассказал, Аксинье. А та рассказывала Гошке. [19]

– Сюда можно спрятаться, случись что. Попробуйте, тор.

Гошка подцепил кусок плинтуса, потянул на себя.

Тот поддался.

Внизу было темно и страшно, пахнуло холодом и тем особым запахом, которым пахнет только из погреба. Гоша поежился, но он же большой мальчик! Он справится, правда?

Вот и лестница, правда, она для больших, это просто несколько металлических прутьев, приваренных друг к другу, и расстояния между ними большие. Ксюша полезла первая, погремела чем-то, позвенела, а потом позвала Георгия к себе.

19

несколько лет назад, когда я была в другом городе, мне показали такой подвал. Только разрушенный уже, конечно. И система зеркал не работала, и вентиляция забилась намертво. Там отсиживались пламенные революционеры. Город и дом не назову, уж простите – хозяин очень просил не рассекречивать. Вдруг опять власть поменяется? Прим. авт.

Страшновато было.

Но ведь мама с папой говорили, что надо быть храбрым? И Ксюша его поймает, она сама сказала… Гошка поежился, но полез внутрь.

Это был небольшой погреб, отделанный деревом. И темно в нем не было, разве что со света. А так… Откуда-то свет проникал, впотьмах оказаться не придется, руку видно, вот, полку видно…

Гошка не знал, а Аксинья не могла ему объяснить про сложную систему зеркал, устроенную в вентиляции. Какая там физика, в деревне-то? Какая оптика?

– Смотрите, тор.

В погребе можно было прятаться и сидеть даже несколько дней. Изнутри закрывался люк, и можно было задвинуть задвижку. Тогда сверху тяни, не тяни – не откроется.

Сделаны несколько полок, на них стоят глиняные горшочки с разными разностями, висит мешок с сухарями, высоко, висят несколько колбас – обычный погреб с едой?

Нет.

На деревянном полу – не тянет от земли ледяным холодом, лежит нечто вроде постели, стоит ведро…

– Здесь люди прятались. Долго.