Зима мира

Фоллетт Кен

V

Через четыре дня Эрик фон Ульрих пришел домой в форме юных гитлеровцев.

Вид у него был торжествующий.

Он был в коричневой рубашке, совсем как у штурмовиков, со всякими нашивками и нарукавной повязкой со свастикой. Еще у него был черный галстук установленного образца и черные шорты. Он был солдат-патриот и стремился служить своей стране. И наконец, теперь у него было свое общество.

Это было даже лучше, чем болеть за «Херту», любимую футбольную команду берлинцев. Иногда Эрика водили на матчи – по субботам,

если отцу не надо было идти на собрание. Тогда он испытывал такое же ощущение принадлежности к большой группе людей, захваченных общим чувством.

Но «Херта» иногда проигрывала, и он возвращался домой безутешным.

Нацисты были победителями.

Он содрогался от ужаса при мысли о том, что скажет отец.

Его злило то, что родители все время стремились идти не в ногу со всеми. В ряды юных гитлеровцев вступили все мальчишки. У них были спортивные состязания, песни и приключения в лесах и полях за городом. Они были бравые и подтянутые, верные и надежные.

Эрика очень беспокоила мысль, что когда-нибудь, возможно, ему придется воевать – ведь воевал и его отец, и его дед, – и он хотел быть к этому готовым, хотел быть натренированным и закаленным, дисциплинированным и боевым.

Нацисты ненавидели коммунистов – но и родители тоже их ненавидели. Нацисты ненавидели и евреев – ну так что же? Фон Ульрихи – не евреи, так какая им разница? Но мама и отец упрямо отказывались вступать в партию. Ладно, Эрик сыт по горло стоянием в стороне – и решил бросить им вызов.

И умирал от страха.

Как обычно, когда Эрик и Карла вернулись из школы, ни мамы, ни отца дома не было. Ада неодобрительно скривила губы, подавая чай, но лишь сказала:

– Вам придется убрать со стола самим: у меня страшно болит спина, я пойду прилягу.

Карла забеспокоилась.

– Ты из-за этого ходила к врачу?

Ада помедлила, но потом ответила:

– Да, из-за этого.

Она явно что-то скрывала. При мысли, что Ада может заболеть – и лгать об этом, – Эрику стало неуютно. Он никогда бы не зашел так далеко, как Карла, и не сказал, что он любит Аду, но всю жизнь она была добра к нему, и он был привязан к ней больше, чем готов был признать.

– Надеюсь, тебе скоро станет лучше, – все так же обеспокоенно сказала Карла.

В последнее время, к своему замешательству, Эрик стал замечать, что Карла повзрослела. Хотя он был на два года старше, но по-прежнему чувствовал себя ребенком, а вот она частенько вела себя как взрослая.

– Все будет в порядке, мне просто надо немного отдохнуть, – успокаивающе сказала Ада.

Эрик сунул в рот кусок хлеба. Когда Ада вышла из комнаты, он, прожевав, сказал:

– Пока я среди младших, но, как только мне исполнится четырнадцать, я начну продвигаться.

– Ты спятил? – сказала Карла. – Папа будет рвать и метать!

– Господин Липман сказал, что, если отец попытается заставить меня выйти из «Гитлерюгенд», у него будут неприятности.

– Замечательно, – сказала Карла. Она научилась говорить с такой едкой насмешкой, что порой это больно задевало Эрика. – Значит, по твоей милости у папы будут неприятности

с нацистами. Какая отличная мысль! Какая польза для всей семьи!

Эрик оторопел. С этой точки зрения он ситуацию не обдумывал.

– Но все мальчишки в моем классе – вступили, – сказал он возмущенно. – Все, кроме француза Фонтейна и еврейчика Ротмана.

Карла намазывала на хлеб рыбный паштет.

– А зачем тебе вести себя как все? – спросила она. – Большинство из них – дураки. Ты же сам мне говорил, что Руди Ротман у вас в классе самый умный.

– Да не хочу я быть как француз и Руди! – выкрикнул Эрик и, к своему стыду, почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. – Почему я должен играть с теми, кого никто не любит? – именно это дало ему смелость поступить против воли отца: он больше не мог выходить из школы вместе с евреями и иностранцами, когда все немецкие мальчики в форменной одежде маршируют по школьной площадке.

И вдруг они услышали крик.

– Что это? – сказал Эрик, глядя на Карлу. Та встревоженно нахмурилась.

– По-моему, это кричала Ада.

Они снова услышали, уже более отчетливо:

– Помогите!

Эрик вскочил, но Карла его опередила. Он побежал за ней. Комната Ады была внизу. Они сбежали по лестнице и ворвались в маленькую спальню.

У стены стояла узкая односпальная кровать. На ней лежала Ада с искаженным от боли лицом. У нее был мокрый подол, на полу – лужа. Эрик не верил своим глазам. Она что, описалась? Ему стало страшно. Больше взрослых в доме не было, и он не знал, что делать.

Карла тоже испугалась – Эрик видел это по ее лицу, – но не поддалась панике.

– Ада, что случилось? – сказала она странно спокойным голосом.

– У меня отошли воды, – сказала Ада.

Эрик не имел ни малейшего понятия, о чем речь.

Карла – тоже.

– Не поняла, – сказала она.

– Я рожаю.

– Ты что, беременна? – изумленно воскликнула Карла.

– Но ты же не замужем! – сказал Эрик.

– Эрик, заткнись! – яростно крикнула Карла. – Вообще ничего не понимаешь?

Он понимал, конечно, что иногда женщины рожают и не замужем – но не Ада же!

– Ты поэтому ходила к врачу на той неделе? – спросила Карла.

Ада кивнула.

Эрик все еще привыкал к этой мысли.

– Как ты думаешь, мама и папа знают?

– Конечно, знают. Просто нам не говорили. Принеси полотенце.

– Откуда?

– Из сушильного шкафа на втором этаже.

– Чистое?

– Ну конечно, чистое!

Эрик взбежал по лестнице, вынул из шкафа маленькое белое полотенце и вернулся.

– Толку от него немного, – сказала Карла, но взяла полотенце и вытерла Аде ноги.

– Я чувствую, ребенок скоро родится, – сказала Ада. – Но не знаю, что мне делать.

И она заплакала.

Эрик смотрел на Карлу. Сейчас она была главной. И неважно, что он старше, он ждал ее распоряжений. Она рассуждала здраво и вела себя спокойно, но он видел, что она в ужасе и ее самообладание висит на волоске. Который может в любой момент оборваться, подумал он.

Карла снова повернулась к Эрику.