Зима мира
Шрифт:
Через четыре дня Эрик фон Ульрих пришел домой в форме юных гитлеровцев.
Вид у него был торжествующий.
Он был в коричневой рубашке, совсем как у штурмовиков, со всякими нашивками и нарукавной повязкой со свастикой. Еще у него был черный галстук установленного образца и черные шорты. Он был солдат-патриот и стремился служить своей стране. И наконец, теперь у него было свое общество.
Это было даже лучше, чем болеть за «Херту», любимую футбольную команду берлинцев. Иногда Эрика водили на матчи – по субботам, если отцу не надо было идти на собрание. Тогда он испытывал такое же ощущение принадлежности к большой группе людей, захваченных общим чувством.
Но «Херта» иногда проигрывала, и он возвращался домой безутешным.
Нацисты были победителями.
Он содрогался от ужаса при мысли о том, что скажет отец.
Его злило то, что родители все время стремились идти не в ногу со всеми. В ряды юных гитлеровцев вступили все мальчишки. У них были спортивные состязания, песни и приключения в лесах и полях за городом. Они были бравые и подтянутые, верные и надежные.
Эрика очень беспокоила мысль, что когда-нибудь, возможно, ему придется воевать – ведь воевал и его отец, и его дед, – и он хотел быть к этому готовым, хотел быть натренированным и закаленным, дисциплинированным и боевым.
Нацисты ненавидели коммунистов – но и родители тоже их ненавидели. Нацисты ненавидели и евреев – ну так что же? Фон Ульрихи – не евреи, так какая им разница? Но мама и отец упрямо отказывались вступать в партию. Ладно, Эрик сыт по горло стоянием в стороне – и решил бросить им вызов.
И умирал от страха.
Как обычно, когда Эрик и Карла вернулись из школы, ни мамы, ни отца дома не было. Ада неодобрительно скривила губы, подавая чай, но лишь сказала:
– Вам придется убрать со стола самим: у меня страшно болит спина, я пойду прилягу.
Карла забеспокоилась.
– Ты из-за этого ходила к врачу?
Ада помедлила, но потом ответила:
– Да, из-за этого.
Она явно что-то скрывала. При мысли, что Ада может заболеть – и лгать об этом, – Эрику стало неуютно. Он никогда бы не зашел так далеко, как Карла, и не сказал, что он любит Аду, но всю жизнь она была добра к нему, и он был привязан к ней больше, чем готов был признать.
– Надеюсь, тебе скоро станет лучше, – все так же обеспокоенно сказала Карла.
В последнее время, к своему замешательству, Эрик стал замечать, что Карла повзрослела. Хотя он был на два года старше, но по-прежнему чувствовал себя ребенком, а вот она частенько вела себя как взрослая.
– Все будет в порядке, мне просто надо немного отдохнуть, – успокаивающе сказала Ада.
Эрик сунул в рот кусок хлеба. Когда Ада вышла из комнаты, он, прожевав, сказал:
– Пока я среди младших, но, как только мне исполнится четырнадцать, я начну продвигаться.
– Ты спятил? – сказала Карла. – Папа будет рвать и метать!
– Господин Липман сказал, что, если отец попытается заставить меня выйти из «Гитлерюгенд», у него будут неприятности.
– Замечательно, – сказала Карла. Она научилась говорить с такой едкой насмешкой, что порой это больно задевало Эрика. – Значит, по твоей милости у папы будут неприятности с нацистами. Какая отличная мысль! Какая польза для всей семьи!
Эрик оторопел. С этой точки зрения он ситуацию не обдумывал.
– Но все мальчишки в моем классе – вступили, – сказал он возмущенно. – Все, кроме француза Фонтейна и еврейчика Ротмана.
Карла намазывала на хлеб рыбный паштет.
– А зачем тебе вести себя как все? – спросила она. – Большинство из них – дураки. Ты же сам мне говорил, что Руди Ротман у вас в классе самый умный.
– Да не хочу я быть как француз и Руди! – выкрикнул Эрик и, к своему стыду, почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. – Почему я должен играть с теми, кого никто не любит? – именно это дало ему смелость поступить против воли отца: он больше не мог выходить из школы вместе с евреями и иностранцами, когда все немецкие мальчики в форменной одежде маршируют по школьной площадке.
И вдруг они услышали крик.
– Что это? – сказал Эрик, глядя на Карлу. Та встревоженно нахмурилась.
– По-моему, это кричала Ада.
Они снова услышали, уже более отчетливо:
– Помогите!
Эрик вскочил, но Карла его опередила. Он побежал за ней. Комната Ады была внизу. Они сбежали по лестнице и ворвались в маленькую спальню.
У стены стояла узкая односпальная кровать. На ней лежала Ада с искаженным от боли лицом. У нее был мокрый подол, на полу – лужа. Эрик не верил своим глазам. Она что, описалась? Ему стало страшно. Больше взрослых в доме не было, и он не знал, что делать.
Карла тоже испугалась – Эрик видел это по ее лицу, – но не поддалась панике.
– Ада, что случилось? – сказала она странно спокойным голосом.
– У меня отошли воды, – сказала Ада.
Эрик не имел ни малейшего понятия, о чем речь.
Карла – тоже.
– Не поняла, – сказала она.
– Я рожаю.
– Ты что, беременна? – изумленно воскликнула Карла.
– Но ты же не замужем! – сказал Эрик.
– Эрик, заткнись! – яростно крикнула Карла. – Вообще ничего не понимаешь?
Он понимал, конечно, что иногда женщины рожают и не замужем – но не Ада же!
– Ты поэтому ходила к врачу на той неделе? – спросила Карла.
Ада кивнула.
Эрик все еще привыкал к этой мысли.
– Как ты думаешь, мама и папа знают?
– Конечно, знают. Просто нам не говорили. Принеси полотенце.
– Откуда?
– Из сушильного шкафа на втором этаже.
– Чистое?
– Ну конечно, чистое!
Эрик взбежал по лестнице, вынул из шкафа маленькое белое полотенце и вернулся.
– Толку от него немного, – сказала Карла, но взяла полотенце и вытерла Аде ноги.
– Я чувствую, ребенок скоро родится, – сказала Ада. – Но не знаю, что мне делать.
И она заплакала.
Эрик смотрел на Карлу. Сейчас она была главной. И неважно, что он старше, он ждал ее распоряжений. Она рассуждала здраво и вела себя спокойно, но он видел, что она в ужасе и ее самообладание висит на волоске. Который может в любой момент оборваться, подумал он.
Карла снова повернулась к Эрику.