Зима на разломе
Шрифт:
Тут я повстречал на улице Володю, Бениного друга, университетского преподавателя английского. Он был так рад встретить человека, интересующегося сравнительной лингвистикой, что пригласил меня пожить у себя дома два-три дня. Больше всех, конечно, был счастлив его сын Сережа, который никак не мог забыть чудесные кратеры на Луне.
Мне было ужасно неудобно, поскольку жизнь у них была очень тяжелая. Володя работал токарем в нефтяном порту, а его жена — кассиршей на японской фирме, занимавшейся выращиванием водорослей в соленых озерах Аравы. Когда поздно ночью они приходили с работы, то казались разведчиками, проведшими день в недрах вражеского генштаба.
— Ну как, благополучно?
— Да, сегодня обошлось. А у тебя как?
— Вроде все тихо.
Еле-еле проглоченный от усталости ужин — и отбой. Чем они питались, когда меня не было и ужин готовить было некому, не знаю. Смотреть, как мучаются такие отличные ребята, было выше моих сил, но тут мне как раз удалось осуществить свою мечту. Я устроился сразу на две работы: на одной мне платили за то, что я спал, а на другой — за то, что ел. К тому времени я уже понял, что в Израиле зарплата обычно обратно пропорциональна интенсивности труда.
Рони Малка по старой памяти рекомендовал меня сторожем в туристский центр, а знакомый хиппи подсказал, что на одну из прогулочных яхт нужен палубный матрос.
Поскольку я не стал скрывать, что ходил на яхте с контрабандистами по Средиземному морю, капитан не мог не взять такого опытного моряка.
Теперь я вел странную жизнь. Дома у меня как бы не было, вещи частью хранились у Бени в Хай-Баре, частью в шкафчике в Турцентре. Ночевал я на диване, и единственной моей заботой было услышать, как часа в два ночи подъедет полицейская машина. Если бы копы застали меня спящим, настучали бы начальству.
Единственным развлечением был большой морской аквариум с коралловыми рыбками.
Наблюдая за ними ночи напролет, я обнаружил, что где-то в районе полуночи некоторые из них слегка меняют окраску, и даже написал об этом заметку в местный зоологический журнал. Мое вооружение состояло из маленькой рации с одной кнопочкой, которую я должен был нажать в случае ограбления. (Мой предшественник на этом посту как-то нечаянно нажал на кнопку — полиция приехала за 35 секунд).
Днем я дремал на пляже, купался, флиртовал с загорающими без лифчиков туристками (были и редкие экземпляры в лифчиках, но что с идиотками разговаривать?).
Питался в основном йогуртами и молочными шейками — в то время в Совке они еще не были известны (напомню, что это был 1993 год), а на жаре лучшей пищи не придумать. Правда, моему желудку потребовалось целых два дня, чтобы привыкнуть к трехлитровым упаковкам. Я даже приспособил найденный на свалке вибратор для встряхивания шейков перед употреблением.
Берег моря жил по-своему, совсем не похоже на замкнутый мир особняков и каньонов Верхнего Эйлата, хотя разделяло их пятнадцать минут быстрым шагом. Здесь жизнь кипела: гремела музыка, тусовалась молодежь, прямо над пляжем заходили на посадку аэробусы, орали с пальм попугаи, сверкали над водой летучие рыбки, на пятаке под неофициальным названием «русский пляж» горланили песни мои соотечественники, разморенные жарой и финиковой водкой. После обеда, когда жара спадала, я совершенно балдел от всего этого и уходил к самой иорданской границе.
Здесь было тихо. Ласковые волны лизали изъеденные камнеточцами плиты — остатки Эцион-Гебера, древней гавани, из которой царь Шломо (Соломон) отправил знаменитую корсарскую экспедицию в Офир, к египетским золотым рудникам в Южной Африке. Задумчивые цапли и чайки расхаживали по берегу соленого ручейка, вытекавшего из чащи тростника и тамариска. На соленых озерах маячили розовыми точками фламинго.
В самой глубине зарослей укрылась маленькая избушка — центр кольцевания птиц. С середины января Реувен переселился сюда. Несколько раз в день он собирал из паутинных сетей свою пушистую добычу, надевал ей на лапки алюминиевые колечки и выпускал. Каждый день ему попадалось что-нибудь интересное, а для меня птицы были как старые знакомые, ведь большинство из них летело на север. Впрочем, местных обитателей я успел тоже неплохо изучить: нежно-розовых синайских чечевиц, серых тимелий, черноголовых бюльбюлей, и самую маленькую птичку, словно состоящую из одного только голоса — песчаную славку.
Навестив Реувена, я снова купался, стараясь не задевать морских ос — крошечных, почти невидимых медуз, которые жалят так, словно касаются оголенным проводом, одевал вместо плавок джинсы и шел на яхту.
Яхта «Дюгонь» была всего двадцать метров длиной. Кроме нас с капитаном, на ней были только кок, моторист, еще один матрос и девушка кэпа, исполнявшая обязанности стюардессы и главбуха. Мы обходили все причалы, от яхтенной марины до пирса дельфинария, где общением с дельфинами лечат умственно отсталых детей.
Собрав десяток-другой туристов, мы везли их на часовую морскую прогулку.
Штормов в заливе Акаба не бывает, а ветер практически всегда дует на юг. Отойдя под парусом к стыку границ четырех стран, мы ложились в дрейф и ждали заката, ужиная вместе с пассажирами. Израильский и иорданский города различались только тем, что в Эйлате было больше высотных домов. В остальном все одинаково: белые домики, пальмы, корабли у причалов, отели, портовые терминалы. А вот горы были совершенно разные. Израильско-египетскую сторону покрывали зловещие черные отроги, изгрызенные каньонами, а на иорданско-аравийской стороне ровной стеной высился кирпично-красный хребет Джебель Бакир. Когда его освещало заходящее солнце, некоторые туристы буквально плакали от восторга. Дождавшись сумерек, мы заводили мотор и возвращались в город как раз к началу моей смены.
Хотя теперь я сменил ремесло дворника на довольно романтическую профессию моряка, мне все еще было очень далеко до того, чтобы составить конкуренцию Леве.
Человек, которому суждено было дать мне шанс, появился неожиданно, и звали его Джин-Тоник.
Я дремал на пляже, когда рядом со мной на песок опустились невысокий упитанный парнишка и две длинноногих стройных девушки (без лифчиков). Они болтали на безукоризненном калифорнийском английском, но парень вдруг остановился взглядом на книге Л. Гумилева «Древние тюрки», лежавшей на моих кроссовках с пером грифа вместо закладки.
— Славные девчушки, — неожиданно сказал он на чистейшем русском, — составишь нам компанию? А то одна лишняя.
— Которая?
— Та, что все время улыбается.
— Она мне и так больше понравилась. Не люблю деловых.
— Та не деловая, а сдержанная. Знаешь, как в стихах говорится?
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змеей, Порывом пылких ласк и жаждою лобзаний Она торопит миг последних содроганий…