Зима на разломе
Шрифт:
Жаль, конечно, что приходится приводить довольно слабые собственные стихи в одной главе с маленьким шедевром Пушкина. Но «Песня эйлатского дворника» упоминается в тексте, так что придется познакомить с ней читателя.
Солнце красит желтым цветом
Горы, вади и поля,
Просыпается с рассветом
Вся еврейская земля.
И по улицам горбатым,
Взяв совки наперевес,
Мы, хозяева Эйлата,
В свой выходим первый рейс.
Чтобы, как твой лик, прекрасен
Был всегда Эйлат родной,
Мы на вахте ежечасно
В зимний дождь и летний зной.
Кто-то «тампакс» потеряет,
Кто-то выбросит пакет,
Вон бычок в ночи мерцает,
Вон собачий туалет.
Но, когда поутру выйдешь
Ты из дома твоего,
И в помине не увидишь
На асфальте ничего.
И глядят, глядят мужчины,
Позабыв про бизнес свой,
Как ступаешь ножкой длинной
Ты по чистой мостовой.
9. Рулевой
Он любил эту большую рыбу, и ветер, и море. Он вдруг подумал, что ни одну из женщин, которые были у него в жизни, не любил так, как море.
Огни Эйлата и Акабы давно исчезли за кормой. В кромешной тьме парусник шел к югу ровно, словно по озеру. Гористые берега, сжимавшие узкий залив, отличались от неба только отсутствием звезд. Редко-редко показывался огонек или фары автомобиля. Я сидел в кресле, просунув носок кроссовки между спицами штурвала, и всматривася в ночь, чтобы ненароком не налететь на кого-нибудь. Израильские суда в этих водах ходят с погашенными огнями. Как сказал Володя, узнав о нашем отплытии: «Будь осторожен. Ты привык видеть залив каждый день, и думаешь, что он наш. Но это не mare nostrum».
Шестеро пассажиров только что разошлись по каютам. Аня сидела рядом со мной, разглядывая навигационное оборудование. Мы несколько робели при мысли о том, что нас ждет через час, когда кончится моя вахта. Как-то уж очень быстро все получилось. Я пытался угадать, насколько далеко успели зайти их отношения с Левой, а Анечка, я подозреваю, думала, зачем вообще ей все это нужно. Даже распитая бутылочка муската «Самария» не помогла нам расслабиться. Мы пытались поддерживать разговор, но он не клеился.
Вдруг впереди на чернильной поверхности моря появилась едва заметная белая полоса. Я вскочил, вцепился в штурвал и послал Томми, нашего матроса, убрать часть парусов. Потом поднял переднее стекло рубки и, отключив музыку, высунулся в окно, чтобы получше рассмотреть странную полосу и услышать плеск волн о рифы, если это они. Вообще-то на фарватере залива везде глубоко, но в темноте легко можно отклониться к одному из берегов.
Мне никак не удавалось понять, что это за белое пятно на воде. На всякий случай я отвернул немного влево и крикнул Тому, чтобы он оставил только нижние топсели (не уверен, что правильно перевожу на русский английские названия парусов).
Бриг почти остановился, но сила инерции была велика, и мы все же вошли в светлую зону, на самый краюшек. Капитан, встревоженный изменением курса, вылез на палубу и тоже уставился на воду. Тут оно и началось.
Совершенно внезапно, словно газ от искры, море взорвалось. Ослепительный белый свет ударил во все стороны от носа корабля, стремительной волной разбежался на три стороны, и не меньше мили морской поверхности превратилось в горящий магний.
К этому часу над морем успел образоваться почти незаметный туман, и теперь, когда его осветило таинственным огнем, наша яхта как будто очутилась в центре мерцающего купола. Отстветы бушующего сияния играли в небе, а на борту было совершенно светло.
Том с перепугу убрал все оставшиеся паруса, кроме фок-топселя, так что яхта легла в дрейф прямо среди огненного озера. Я подбежал к борту и сразу понял, в чем дело. Это были пиросомы — похожие на огурец колонии мелких морских созданий, довольно слабо изученных. Каждое движение судна или удар волны о борт заставляло одну-двух пиросом испустить необыкновенно яркую вспышку света. Тысячи их соседок, плававших рядом, подхватывали инициативу, и по всему скоплению «огурцов», растянувшемуся на милю или две, расходился горящий круг.
Это восхитительное чудо природы наконец вывело нас с Аней из задумчивости.
Девочка повеселела и уже без грусти смотрела на снова окружившую нас темноту.
Вскоре справа показались огоньки городка Нувейба, и моя вахта закончилась. Кэп встал к штурвалу, а мы пошли в каюту.
Жара давно спала. Тихая музыка из рубки мягко струилась в иллюминатор вместе с легким ветерком. Мы погасили свет, оставив только маленькую лампочку над дверью, и стали целоваться. Вдруг Анечка отстранилась и сказала:
— Нет. Не думай, что это так просто.
Я и не думал, что это будет просто. Анка вряд ли стала бы ломаться потому, что так учила мама или чтобы я про нее плохо не подумал. Но дух противоречия не позволял ей согласиться с ролью легкой добычи.
К счастью, торопиться было некуда. Я сделал вид, что согласился с ней, но продолжал легонько целовать в губы, ушки, шею, словно и думать не смел о чем-то большем. Наверное, не меньше получаса я гладил ее только по затылку и лопаткам, и лишь потом осмелился робко дотронуться до талии и животика.
Такая тактика почти никогда не подводит. Ане нравилось то, что я делал, а скрывать это быстро надоело. К тому же ей стало скучно и было ужасно интересно, что я собирался предпринять дальше. Поэтому она лишь возмущенно хмыкнула, когда я, в сотый раз целуя ее в животик, словно случайно развязал заветный узелок на рубашке.
Теперь ее грудь была полностью на захваченной территории. Каждому из маленьких нежных сосков я уделил столько ласк, сколько многие женщины не получают за всю жизнь. Но главный бой был впереди. Снять с человека джинсы можно только в том случае, если он сам этого захочет. И Анечка не могла не понимать, что после этого отбиваться будет уже просто смешно.