Зима на разломе
Шрифт:
За годы общения с преимущественно иммигрантским контингентом Эли немного выучил русский и изъяснялся с помощью смеси ругательств на иврите, идише, арабском, польском, русском и английском. Обучение не заняло у меня много времени. Мне достался дорогой квартал, застроенный в основном особнячками с палисадниками, единственным мусором там были лепестки цветов. Только возле двух высоток скапливался кое-какой мусор, но его собирали за меня нищие бомжи, которые каждой тряпке находили применение. Оставшуюся мелочь уносил ветер. С работой я справлялся за час. На второй день моей службы Эйлат накрыл
Прямо за последней улицей открывались выходы каньонов, разветвленным лабиринтом пронизывавших горы над Эйлатом. Далеко заходить в них мне редко удавалось — в любой момент мог подъехать с проверкой Эли, и надо было изображать трудовую деятельность, размахивая метлой.
Тем не менее я обследовал весь лабиринт, по большей части лишенный растительности. Лишь в одном очень глубоком каньоне росли три дерева, на которых жила семейка даманов; в другом месте было немного кустарника и лисья нора; в третьем — пятно травы и пресная лужица. По вечерам на скалах вокруг лужицы лежали с биноклями десятки приезжих birdwatcher'ов, потому что к ней слетались на водопой редкие и очень красивые ночные птицы — рябки Лихтенштейна.
Собственно, интересных птиц много было даже в самом городе. Мои соседи по притону порой засекали какую-нибудь редкость, сидя в пивняке. Синайские пустынные куропатки паслись в сквере у автовокзала, ожереловые попугаи кормились финиками в кронах пальм на набережной, восточные рифовые цапли собирали по утрам мусор с пляжей, а сокола высматривали добычу с телевизионных антенн.
Однажды, идя за покупками, я услышал над головой крик и, подняв голову, успел увидеть атаку сокола-шахина на стайку попугаев. Он на миг завис на месте, а потом со свистом обрушился на них, словно блик света на лезвии падающей секиры.
Звонкий удар, как при попадании пули — и зеленые перышки, кружась, опускаются на тротуар…
Кстати, именно поиски гнезда редкого дымчатого сокола привели меня к открытию, давшему возможность время от времени дарить Анечке кое-какие серебряные украшения… Но об этом, пожалуй, не стоит рассказывать.
Жители Эйлата к птицам относились трепетно, понимая, что они являются одной из главных туристских достопримечательностей. Мои соседи по притону каждый день совершали рейд по городским магазинам, хозяева которых щедро отдавали им продукты с истекшим сроком хранения, якобы для больных птичек. Мой вклад в общий стол состоял из мяса, которым я запасался во время визитов в Хай-Бар по выходным, и капусты с полей соседнего киббуца.
Однажды утром, придя на работу, я обнаружил, что теперь на соседнем участке работает Паша — Анкин дядя, приехавший из Тбилиси на зиму подработать. Получить гражданство он не мог, поскольку еврейкой Аня была только по бабушке со стороны матери — остальные родственники были грузинами, черкесами и русскими.
Теперь Аня знала, где я работаю, и мои шансы на нее, казалось, упали почти до нуля. Но зато, подружившись с Пашей и время от времени угощая его пивом, я получал полную информацию о новостях в семье. Ее саму я видел только по субботам, на бесплатных дискотеках для русских в отеле «Кейсар».
Впрочем, побывав пару раз на дискотеках, я понял, что лучше мне там не показываться. Одежда, привезенная из Москвы, уже выглядела не вполне подходящей, к тому же Беня не совсем удачно постриг меня машинкой для стрижки овец. Смотреть же, как Аня танцует с Левой, радости было мало.
Я взял у Реувена горный велосипед и стал каждый вечер совершать вылазки в горы по дороге, которая круто поднималась на плато от верхней окраины города. У горного велика 32 скорости, так что в гору можно ехать с таким же усилием и скоростью, как идя пешком, а вниз спускаться с быстротой автомобиля.
Во время этих экскурсий я обследовал все каньоны вдоль египетской границы, в том числе Красный — такой узкий и глубокий, что в ста метрах над дном можно дотянуться рукой до противоположной стороны. Обычно я старался за два-три часа подняться к пресному источнику Эйн-Нетафим, посмотреть, как на закате приходят на водопой нубийские козероги, а потом минут за двадцать со свистом вернуться в город, ни разу не крутанув ногами педали и не прикасаясь к тормозу (он был установлен на переднее колесо, поэтому на такой скорости я бы сразу опрокинулся).
В один из вечеров я стремительно спускался вниз по серпантину, раздевшись до пояса, чтобы получше обдувал ветерок. Настроение было отличное: на придорожной свалке я увидел африканского черного орла — крупного красивого хищника, убийцу даманов, котрый в Израиль очень редко залетает с соседнего Синая (я сам не заметил, как немного заразился birdwatching'ом.) Правда, на той же свалке сидела парочка беркутов — а это значило, что скоро начнется перелет северных орлов, и свободного места в притоне не останется.
Погруженный в мысли о птичках, я вылетел из-за поворота к шлагбауму на въезде в город и увидел впереди знакомую компанию: Леву с друзьями в военной форме и Аню с подружкой. Ребята стреляли из «узи» по консервным банкам.
Я затормозил, эффектно развернувшись, поздоровался и некоторое время наблюдал за ними. Служба раз в неделю не пошла парням на пользу: стреляли они хуже нашего стройбата.
— Дай поиграться, — сказал я Леве, протянув руку за «узи».
Он вздрогнул и невольно прижал пистолет-пулемет к себе.
— Да не бойся, не отниму.
Анка молчала, но ее веселая подружка хихикнула. Лева покраснел и протянул мне «узи».
— Как тут переключается огневой режим? — спросил я деловито.
— Что-что?
— Ну, как с очередей переключить на одиночные выстрелы? — я не был уверен, что это называется «огневой режим», но Лева этого точно не знал.
В конце концов я разобрался с «узи», пострелял немного по банкам, похлопал Леву по плечу, подарил Анке серебряные сережки стоимостью в мою месячную зарплату (я всегда носил их в кармане, ведь Эйлат — маленький город, и на встречу можно надеяться в любой момент), сел на велосипед и умчался, чувствуя, что закончил первый бой нокдауном.