Зима от начала до конца (сборник)
Шрифт:
Так он поутешал яйцо на прощание, а потом вылез из кровати.
Ему ужасно хотелось, чтобы Ковригсен оказался в разговорчивом настроении. Потому что Простодурсену надо было о многом с ним поговорить.
– Только бы мне не забыть, что ты здесь лежишь, когда я приду укладываться спать, – сказал он яйцу. А потом отогнул край одеяла, чтобы яйцо лучше слышало его (если там вообще кто-то есть), и сказал всё ещё раз. И сам же своих слов испугался.
«А если я и правда о нём забуду? Я ведь не привык, чтобы в моей кровати спало живое яйцо», – подумал Простодурсен с тревогой.
Выходя из дому,
Простодурсен полюбовался, как красиво сияют на солнце и камешек, и монетка. Потом положил их снова в карман и пошёл в пекарню Ковригсена.
Ковригсен печёт торт
В лавке Ковригсена пахло горячо и вкусно, как всегда. За столом поодаль от прилавка сидели Октава и Сдобсен и с хрустом жевали коврижку.
Сдобсен прислонил свою палку к стене, а Октава держала свою огромную шляпу на коленях. Простодурсен подошёл к прилавку и стал ждать, когда выйдет Ковригсен. Было слышно, как он насвистывает где-то в доме, у своей огромной печки.
– Прекрасная погода сегодня, – обратился Простодурсен к двоим посетителям.
– Да, но не для сушки белья, – отозвался Сдобсен.
Простодурсен видел, что и Октава собирается что-то сказать. Она старательно сглатывала коврижку, чтобы освободить во рту место словам.
– Как дела с канавой, Простодурчик? – спросила она наконец. – Много выкопал?
– Нет, – ответил Простодурсен. – Я задевал куда-то лопату. Но сегодня, по счастью, её нашёл. По счастью, сегодня. Нашёл, по счастью.
В третий раз сказав «по счастью», Простодурсен подумал, что выражается сегодня как-то сбивчиво. Похоже, он сбит с толку. В его кровати греется яйцо. Но Пронырсен утверждает, будто бы он, Простодурсен, убил утку лопатой.
– Хорошо, когда лопаты находятся, – заметил Сдобсен. – Не то что за границей.
– Да уж да, – ответил Простодурсен, – по счастью.
– А как у тебя с бульками? – спросила Октава.
– Спасибо, тоже хорошо, – ответил Простодурсен.
Появился Ковригсен. Посыпанный мукой, как обычно. И в белой поварской шапке, как обычно. Вообще он выглядел совершенно обычно, и Простодурсен успокоился. А когда Ковригсен спросил, завернуть ли ему свежую коврижку, то ответил:
– Да, пожалуйста.
Но Октава не сводила с Простодурсена глаз. Чего она так смотрит на него? Разве Простодурсен не выглядит тоже как обычно?
– Я, это… у меня, это… – начал Простодурсен неуверенно.
– Прекрасный день, – подхватил Ковригсен.
– …Яйцо живёт, – закончил Простодурсен.
Палка Сдобсена скользнула по стене и грохнулась на пол.
– Какое такое яйцо? – спросил Ковригсен.
– У меня дома яйцо, – сказал Простодурсен. – В моей кровати лежит яйцо.
В булочной стало очень тихо. Коврижку уже никто не жевал.
И снова настала очередь Октавы сказать что-нибудь. У неё был самый красивый голос на всю реку. Она и петь любила.
– Какая чудесная новость! Ты снёс яйцо?
Сдобсен посмотрел на Октаву. И Ковригсен посмотрел. И Простодурсен тоже. И пока они все глядели на Октаву, в булочную кто-то зашёл. Это был Пронырсен.
– Коврижками обжираетесь, – сказал он.
– О, сегодня изумительные коврижки, – отозвался Сдобсен. – Но плохо сохнет бельё.
– Насыпь-ка мне пакет чёрствого хлеба, – велел Пронырсен. – Не такого старого, чтобы с плесенью, но и не настолько свежего, чтоб деньги за него драть.
Ковригсен улыбнулся и ушёл в заднюю комнату. Пронырсен встал рядом с Простодурсеном и пару раз пихнул его, устраиваясь повольготнее.
– Ты слышал великую новость? – спросила Октава.
– Великие новости в этой лавчонке небось не поместятся, – ответил Пронырсен.
– Наш Простодурсен завёл себе яйцо. Здорово, да?
– А то нет. Он целыми днями камни бросает, самое время яйцу появиться.
– Тут ты прав, – хмыкнул Сдобсен.
– Согласна полностью, – поддакнула Октава.
Ковригсен вынес пакет чёрствого хлеба Пронырсену и свежую коврижку Простодурсену.
– Что ж, наступят и другие времена, – заявил Пронырсен.
– Да ну? Ты что-то уже слышал? – с ужасом спросил Ковригсен.
– Каждый может сделать что-то, чтобы самому изменить времена, – ответил Пронырсен. – Ко мне едет родня, мне надо навести красоту.
– Тебе? У тебя самая красивая дубовая дверь во всей долине! – сказала Октава.
– Ладно, нет у меня времени шутить с вами. Удачи в яичном деле! – с хохотом бросил Пронырсен, выскакивая за дверь.
Ковригсен обустроил здесь под горой очень милую пекарню с кондитерской. Это была кондитерская на один столик. За которым сейчас сидели Октава и Сдобсен. Позади стола к стене было приставлено пианино, так что в принципе можно было на нём сыграть. С потолка свисала на красном шерстяном шнурке жёлтая лампочка. А при двери болтался немой колокольчик, которому положено было бы трезвонить каждый раз, когда дверь открывается или закрывается. Ковригсен выпекал хлеб и булочки и даже торты на заказ. Но каждодневным шедевром была хрустящая ржаная коврижка. Полезная для зубов, желудка и настроения. Ещё Ковригсен продавал соки. Их он делал из брусники, клюквы, смородины, кудыки, понарошки, рябины и яблок. Ночью он спал в обнимку с чаном, в нём бродило и поднималось тесто для утренней выпечки.
Вокруг стола стояли четыре удобных стула. И два из них сейчас пустовали. Но Простодурсен и Ковригсен не садились, стояли у прилавка.
Простодурсену хотелось обсудить с Ковригсеном разные неожиданные происшествия сегодняшнего дня. Но поскольку Октава и Сдобсен, навострив уши, по-прежнему сидели в пекарне, Простодурсен ничего толком сказать не мог.
– Спасибо, – поблагодарил он и положил на прилавок монетку. А потом отломил кусок коврижки.
Ковригсен двинул кулаком по кассе, ящичек с деньгами выскочил наружу, он положил в него монетку и с силой толкнул его на место.