Зима от начала до конца (сборник)
Шрифт:
Вот чудеса – как же так получается: кто утешает, тот сам утешается?
Утёнок с Октавой оставались у каменной куропатки, пока та не наелась до отвала. Напоследок она прошептала что-то Октаве на ухо и заснула.
Октава разрешила Утёнку ехать обратно в своей сумке. Они шли долго, пока наконец не пришли на прогалину, поросшую
Они уселись на мягкую спросонью и чуть пружинистую конопатку передохнуть на солнышке. Утёнку-то и вся дорога далась легко, ему было интересно ехать в сумке, полной запахов Октавиной еды и её душистых вод.
– А что она тебе нашептала? – спросил Утёнок.
– Да так, – вздохнула Октава.
– Это секрет?
– Да нет. Но она мне предсказала.
– Ого! А что предсказала? Октава, мне ты можешь сказать, я ведь уже большой утёнок. С тех пор как я был крохотным утёнком, прошла целая зима, и я никогда уже не стану снова таким маленьким, как был. Кстати, это странно, но так оно и есть.
– Вот именно, – согласилась Октава, – так оно и есть. Стоит наконец понять, как надо было себя вести в эту минуту, как она проходит и никогда не возвращается.
– Так что же всё-таки сказала куропатка?
– А ты дашь слово, что никому не расскажешь?
– Это такой большой секрет?
– Я просто не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, потому что мне стыдно.
– Ну хорошо. Я не скажу.
– Каменная куропатка предсказала, что станет или лучше… или хуже.
– О?
– Да.
– И как оно?.. В смысле – хуже или лучше?
– Хуже. Можно сказать, ужасно. Язык чешется, потому что мне безумно хочется прошептать ему на ушко что-нибудь трогательное. И у меня дёргаются ноги, так мне хочется прогуляться с ним вдвоём. И ломит нос, так мне хочется потереться носом о его носик.
– Потереться о его носик? – в ужасе переспросил Утёнок.
– Да, – заплакала Октава.
– Неужели так плохо? – Утёнок даже клюв разинул от ужаса.
– Да. А может стать ещё хуже. Что ж мне тогда делать?
Конопатка и спросонья, на которых они сидели, приятно пахли распаренными солнцем конопаткой и спросоньей. Но ничто, видно, не могло утешить Октаву. Она откинулась на спину и заплакала, чтобы выплакать своё бездонное горе. Она рыдала и отчаянно всхлипывала.
Утёнок не мог придумать, как бы ему побыстрее Октаву утешить. Он уже соскучился и хотел домой, к Простодурсену. Ему не терпелось рассказать одну из новых историй. Но если он хочет доехать в сумке Октавы до самого дома, то надо поднять её на ноги.
Вдруг его осенило, как ей помочь, и он закричал:
– Октава, я знаю, знаю, что тебе делать! Пойди к нему и попроси разрешения потереться носом о его нос!
Октава замолчала, услышав, что у Утёнка есть идея, но теперь зарыдала ещё пуще прежнего.
Тут они услышали, что кто-то, пыхтя от усердия, спускается к ним по скользкому склону. Кто-то спотыкается, падает и снова встаёт. Тужится изо всех сил, чтобы добраться до их тёплого солнечного пятнышка.
Это оказался Сдобсен.
– Чего это она? – спросил он.
– Ей хуже.
– В смысле?
– Стало хуже, чем днём. Хотя и днём было уже плохо.
– А с чем стало хуже?
– Вроде с носом.
– С носом?
– Да.
– Она простудилась?
– Кажется. Она что-то говорила похожее.
Сдобсен наклонился к Октаве и погладил её по щеке. Она замолкла на полузвуке.
– Тебе так худо, да? – спросил Сдобсен.
Октава не ответила. Она делала всё точно как велела куропатка, а именно – ничего не делала. Она просто лежала и смотрела на Сдобсена в надежде, что в её глазах он станет ничем не примечательным. Но он делался всё прекраснее, прекраснее и прекраснее. И от него уже почти исходило сияние. А его красивый нос стал не просто красивым. Он был бесподобным.
– А сейчас стало хуже или лучше? – спросил Утёнок.
Октава по-прежнему не могла ничего делать, кроме как не делать ничего. Она лежала на коврике из спросоньи с конопаткой и только сглатывала время от времени.
– Похоже, у неё и горло тоже болит, – сказал Сдобсен.
– Наверняка, – ответил Утёнок.
– Я вообще-то шёл за границу, – сказал Сдобсен. – Но не могу же я вот так взять и бросить совсем больную Октаву. Бедняжка, как бы она в обморок не грохнулась.
Она и вправду выглядела полуобморочно. И повисла безжизненной тряпочкой на руках Сдобсена, когда он попытался её приподнять.
– У тебя что-нибудь болит? – спросил он.
Она осторожно помотала головой. По сути, больно ей не было. Просто она была чудовищно растеряна, или ужасно влюблена, или ещё что-то страшно непонятное.
– Хочешь, отведу тебя домой? – спросил Сдобсен.
Октава кивнула. Ещё бы она не кивнула. Если Сдобсен будет поддерживать её всю долгую дорогу до дома, она, конечно, успеет шепнуть ему на ухо секретик. И ненароком задеть его нос своим. А если кто-нибудь вздумает поднять их на смех, то Сдобсен всё растолкует. Объяснит, что она заболела, а он ведёт её домой.
Сейчас на небе должна бы появиться большая белая луна. Это будет так романтично, мечтала Октава. Сдобсен провожает её домой при полной луне, а в сумке она несёт Утёнка.
Но луна не вышла. Зато пошёл снег. Он сыпал прямо на прогалину, припорошил конопатку, присыпал спросонью. Несколько снежинок упало Сдобсену на голову, и они засияли в волосах на солнце как алмазы и жемчуга. Он был так божественно красив с этим сиянием в шевелюре, что Октава чуть не лишилась чувств. Но она не собиралась терять сознание сейчас, когда вместо этого можно пройти рука в руке со Сдобсеном до самого дома.