Зима стальных метелей (CИ)
Шрифт:
— Что ж ты, девочка, без веника? Ну, иди сюда, я тебя своим попарю, — предлагаю.
От подобного обращения девочка в ступор впала. Беру ее за ручку, подвожу к скамейке, отточенным движением перворазрядника по боевому самбо делаю подсечку.
Рухнуло тело. Веник встряхнул, прошелся по плечам, потом по необъятной спине, добрался до ягодиц, пот по мне течет ручьями, поддал еще водички на каменку. Дарья растеклась по доскам. Вот вам, девушка! И вот так, крест накрест. Возник звук. Стон, исполненный страсти. Дашеньку, очевидно, с детства в баню не водили, боялись, что она там все сломает. А мы, разведка, ничего не боимся, у нас амулет есть — нож финский для бесстрашия. На! И еще! Ах, ты, филе
Низкий горловой призыв пронзал цитадель и уходил в холодные бездны космоса. Его надо было записать и дать послушать дряхлым вождям, чтобы они вспомнили, что такое — настоящая жизнь. И что единственная свобода, которая что-то стоит — это сексуальная. Дарья стала переворачиваться. Мой организм плюнул на все стандарты красоты и стал требовать решительных действий. А как же Машенька, спросил я у него. И Машеньку, и неоднократно, ответил он мне, но сейчас ее здесь нет, а рядовая Дарья — вот она. Даже раздевать не надо. Ну, раз нужны решительные действия, вот тебе. Получай!
Схватил я ведерко воды с прохладной озерной ладожской водой, и разделил поровну. Полведра вылил себе на голову, а остатки плеснул на зенитчицу.
Звериный вопль счастья и оргазма потряс цитадель. Некоторым так мало надо, подумал я, и сел рядом на скамейку, придерживая девушку, чтобы на пол не упала, а то ушибется.
— Олег, за пять минут заканчивай и выходи! Тревога! Немцы через Неву на ленинградский берег переправляются!
А, черт, никакой личной жизни, ни половой, ни общественной. Выскочил я из парной, облился из шайки.
— Эй, любители сюрпризов, сначала о девушке позаботьтесь, а потом занимайте место по боевому расписанию в нашем блиндаже! — загрузил я делом свое отделение.
И побежал со Снегиревым к комдиву.
Было непонятно — на что немцы рассчитывают? Хотя нет, понятно, себе-то зачем врать? С самого начала войны все идет по одному сценарию — немцы обходят наши части с фланга или просачиваются там, где вообще никого нет, затем — внезапный удар, и Красная Армия в панике бежит. А что ей еще делать, если внятных приказов нет, командование сидит глубоко в тылу и дрожит от страха, боясь и врага и своих надзирателей из политуправления и особых отделов. За редким исключением. Которые только подтверждают правило.
Кроме нас, здесь и сейчас побеждать было некому. Так победим.
В штабной кабинет мы со Снегиревым успели к шапочному разбору. Но Донской и Некрасов и сами неплохо со всем справлялись, они свои петлицы командирские не на базаре купили.
Из нашей гавани в Неву выдвинулась канонерка Ладожской флотилии, таща за собой на буксире зенитную баржу. На ней было установлено четыре полуавтоматических орудия, два ДШК, и три счетверенных пулеметных установки. Под палубой хранилось такое количество боеприпасов, что мысль об экономии никому даже в голову не приходила. Больше здесь реку никто не переплывет. Купальный сезон закрыт — поздняя осень. Два буксира повлекли за собой баржи с нашими бойцами. Сергей Иванович повел дивизию в бой. Не последний, вся война впереди, но решительный.
Немцы в родстве с кротами. Это точно. За час они отрыли траншею полного профиля, поставили минное поле и натянули четыре ряда колючей проволоки. На нее наши цепи и наткнулись. Сразу начали стрелять пулеметы. Некрасов скомандовал принять вправо, и мы заползли прямо на мины. Стало совсем плохо. Меня утешала только одна мысль — моя шпана осталась в цитадели. Привык я к ним, хотя знаю по фамилии одного Меркулова. Остальные так и остались безликими тенями «эй, ты…». А вермахт подключил к нашему уничтожению артиллерию. У них корректировщики свое дело знали, один разрыв в стороне, другой, и вот уже снаряды рвутся прямо среди нас. Поганенько так-то умирать, даже сдачи не давая.
— Короткими
Разрыв снаряда слился с взрывом мины. Черт, все сдохнем ни за грош. Нельзя отдавать атакующий темп, они к утру вторую траншею выкопают, самолеты прилетят им на помощь, саперы понтонную переправу наведут и пойдут немецкие танки прямо до Дворцовой площади. А кому от этого хуже будет? Десятку тысяч партийных кликуш? Да и хрен на них. Я-то чего упираюсь здесь рогом?
Просто я не привык проигрывать. Не хочу и не буду.
— За мной! Мать их во все дыры, и отца заодно! Вперед!
И встаю, не за родину, не за вождя-налетчика, не за пайку свою командирскую, а за детское желание, чтобы все было по-моему. Ура.
И пошли мы прямо по минам на пулеметы, только что-то где-то щелкнуло, и прямо на плацдарме начали рваться снаряды крейсера. Флотские тоже погибать не хотели. Слишком часто им приходилось топить свои корабли. Как начали с Крымской войны, так и не останавливались. Спасибо тебе, Балтика, выручила. Дошли мы до траншеи и сцепились врукопашную. Винтовку у меня германец перехватил, из рук вывернул, свой ножик типа кинжал достал, лежим мы с ним в обнимку на дне окопа, и ничего поделать не можем. Вцепился я в него мертвой хваткой, перехватил руку с кинжалом за кисть, а второй он мне хотел личико попортить, только мне удалось два его пальца зубами зацепить. Впился в них, чувствую, как кровь в рот течет. Моя левая рука с винтовочным ремнем придавлена немецким боком. Кто первый выдохнется, тому и умирать. А ведь не хочется. И начинаю его пальцы волосатые зубами грызть. Откушу — пусть кровью истекает. И задергался немец, испугался, не каждый день ему пальцы откусывают, нет у него к этому привычки. Задергался, запаниковал и открылся. Врезал я ему коленом в живот, вырвал из-под корпуса вторую руку, и взял его на излом. Хрустнул вражеский локоть, закатились глазки от болевого шока — готов. Винтовка в грязи утонула, закидываю ее за спину, выдергиваю свой трофейный финский пистолет. Выскакиваю из окопа, и вижу — мы победили. Нет больше немцев на ленинградском берегу. А на реке нашей зенитной баржи. Только пузыри по воде. Хорошо стреляют немецкие артиллеристы. А в цитадели зенитчиц стало в два раза меньше. Выстрелил я своему противнику два раза в голову, и, тщательно обходя тела погибших, пошел искать Снегирева.
Дорогой ценой досталась нам победа. В строю осталось чуть больше шести сотен, половина — с ранениями. Около сотни тяжело раненых. И четыреста человек гражданских в крепости. А время принятия решения наступило. За девчонками — Машенькой и ее старшей сестрой я никак уже не успевал. А без меня они погибнут. Статистика таит в себе много загадок. Есть три цифры. Первого сентября в Ленинграде было два с половиной миллиона человек. За все время вывезено триста тысяч. Выжило в городе полмиллиона. Остальные погибли. Тем не менее, во всех учебниках позже напишут — потери около миллиона. Дорогие сограждане, вас опять поимели, а вы опять промолчали. Не знающий историю — обречен на ее повторение. Не знающий арифметику — будет обманут.
Пришли к комдиву.
— Пусть хоть кто-то уцелеет из настоящих бойцов. Выжили-то только старослужащие и курсанты школы комсостава. Все конвойные полегли, не выжили. Так монету на зуб проверяют — стране не нужны неудачники. Устроятся люди в нормальной стране, поживут по-человечески. Такой шанс один раз в жизни выпадает, — давлю на Донского.
— Тебе надо — уходи, своих бойцов забирай, а раненых в руки врага отдавать нельзя, — упирается комдив.
— Я остаюсь, дел много. Здесь каждый ствол зимой будет на счету, — говорю спокойно. — Снегирев тут адом интересовался — посмотрим вместе.