Зима вороньих масок
Шрифт:
– Мне нужно два ведра горячей воды и раскалённые угли, – обратился Винтеркафф к Дженнаро, переступив порог. – Принесите всё необходимое. Постарайтесь, чтобы угли не остыли по дороге. Как вернётесь – постучите дважды. Месье Дюпо вам откроет. Кто-то из вас пускай останется за дверью на случай, если мне понадобится что-нибудь ещё. Сами ступайте дальше, найдите тех, кто не нуждается в нашем участии. Ими займутся братья-мортусы. – Гарольд принял у гвардейца фонарь и запер за собою дверь.
Изменчивый жёлтый свет разбросал по дому бесформенные тени. Винтеркафф взял в руку перо и склонился
– Имя? – произнёс он.
Женщина не сразу поняла, кому был задан вопрос.
– Полет моё имя.
– Фамилия или занятие?
– Милорд выделил мне землю за рекой… – простонала она. – Летом… летом выращиваю капусту… свёклу… осенью торгую… на выручку… покупаю шерсть… зимою шью… весной… – тут боль хлестнула её бичом. – Боже, помоги! – вскрикнула она, выгнув шею.
Чернила на морозе остыли и стали тягучими, как смола, потому записи отняли у Гарольда порядком времени.
– Мне нечем платить, – глотая слезы, прошептала Полет. – Торговля… была плохой в этом году… почти ничего не купили… шерсти мало… – как могла, объяснила она.
– Твой господин платит, – холодно ответил Винтеркафф.
– Храни его Господь… Но… молю вас… помогите сыну… моему сыну…
– Непременно, – пообещал Гарольд.
– Нет! Сначала ему… прошу…
– Сколько ты не встаёшь? Третий день? – осведомился англичанин.
– Второго дня, с обеда…
– Твой сын заболел сегодня утром, раз так твёрдо стоит на ногах, – дал заключение Винтеркафф, не глядя на страдалицу. – Верно я говорю?
– Так и есть… – со вздохом подтвердил женщина.
Винтеркафф оставался непреклонен.
– Значит, не сложно рассудить, чьё время на исходе. Сначала я помогу тебе, потом – ему.
Мать хотела спорить, как спорила бы всякая мать. Приподнявшись на локте, она вознамерилась заявить о своей воле, но тут глаза её узрели бледную личину того, кто обещал ей спасение. Взгляд её померк при виде чудовища, словно бы нарочно принявшего подобие человека.
– Матушка! – давясь собственным языком, проскулил блаженный, но к матери подойти не осмелился – вид вороньих масок, непостижимый для его скудного разума, действовал на него сковывающе.
– Тем лучше, тем лучше, – проговорил с одобрением Винтеркафф, заметив, что женщина лишилась сознания. – Подготовьте её, месье Дюпо.
С величайшей аккуратностью, дабы не разбудить больную, Паскаль расстегнул её испачканное платье, оголил вздувшиеся бубоны, собрал на темени слипшиеся волосы, чтобы те не мешали работе.
– Что вы делаете, Дюпо? – спросил англичанин со всей строгостью наставника. – Сохранить эти одежды – всё равно что перечеркнуть все наши усилия. Разорвите их ко всем чертям и выбросьте подальше. У них единственный путь – на костёр.
Винтеркафф отстегнул от ремня набедренную сумку, скроенную из грубой сыромятной кожи, достал необходимые для хирургии инструменты и разложил их на полотне льняной ткани: острые, как порыв ветра, ланцеты шести различных форм и размеров, щипцы трёх разных величин, отсосы с камерами из бычьего пузыря, цилиндрические клистиры и к ним – множество медных игл, чьё количество Дюпо считать не взялся. Кроме того, из многочисленных вкладок костюма Гарольд извлёк около десятка флаконов с препаратами и прочие средства, которые могли понадобиться при врачевании. Все эти инструменты и препараты Паскаль уже видел в дороге, когда англичанин проверял их состояние, однако Дюпо и подумать не мог, что гастингский доктор вступит в своё первое сражение во всеоружии.
В дверь постучались дважды; Гарольд отрядил Паскаля открыть. Аптекарь принял у гвардейцев воду и угли, предусмотрительно помещённые в металлический ящик с двойным дном, и оповестил солдат, что через четверть часа то же самое потребуется вновь. Следуя руководствам наставника, Дюпо омыл тело женщины, уделяя наибольшее внимание местам, поражённым миазмами.
Далее начался кошмар, но не для Паскаля Дюпо, хотя, отчасти, аптекарь тоже являлся тому причиной, а для бедняги-блаженного. Как рыдал дурак, когда раскалённое на углях лезвие рассекало язвы на теле его матери! Слыша его рёв, по-звериному дикий, первобытный, полный сочувствия, истинного, изначального, такого, какое способно испытывать лишь безгранично преданное, но бессильное при этом, существо, Паскаль сам с трудом сдерживал слёзы. И пускай женщина, милостью Божьей, находилась без сознания, крики её отпрыска с переизбытком передавали ту боль, что причинили бы ей иглы и ножи, будь она при памяти.
Винтеркафф превосходно знал своё дело – в том Паскаль скоро убедился, глядя, как ловко англичанин управляется с ланцетом. Когда в дверь опять постучались, Гарольд уже накладывал примочки к наиболее пострадавшим от порезов участкам тела. Дюпо передал гвардейцу вёдра с грязной водой, велев, по наущению Гарольда, обдать их кипятком перед тем, как наполнить снова, и обменял ящик с остывшими углями на другой, с углями раскалёнными. Англичанин ополоснул инструменты в растворе с содой и разложил их в том порядке, в каком они находились до начала работы, открыл врачебную книгу и опустил в каламарь кончик пера.
– Имя? – спросил он, словно обращаясь к разумному собеседнику. После того, как врачи закончили оперировать, дурень умолк и только по-собачьи подвывал, забившись в угол. Осознав тщетность всяких допросов, Винтеркафф продолжил записи от себя.
– Жак… Жак… его имя, – так тихо, что слов было почти не разобрать, отозвалась Полет. Услыхав материнский голос, блаженный поднялся с пола и улыбнулся во весь рот, обнажив кривые и крупные редкие зубы.
– Матушка… – проскрипел он, однако приблизиться к матери так и не отважился; человек в маске, стоявший у него на пути, представлялся ему, вероятно, исчадием ада.
Женщина повернула голову набок и посмотрела на Паскаля. Страха в глазах её больше не было – только усталость, тень избавления и хрупкая надежда.
– Помогите ему, прошу…
– Имя отца? – спросил Гарольд.
– Нет… нет отца…
Англичанин покрутил занесенное над листом перо.
– Занятие у него есть? – иногда случалось, что блаженные прислуживали остиариями при соборе, звонили в колокол или ходили с корзиной для подношений.
– На конюшне помогает он… у месье Меклина… за жеребятами ходит… – каждое слово давалось Полет усилиями поистине титаническими.