Зимняя битва
Шрифт:
Герлинда подошла с дымящейся кружкой.
– А спеть?
– Ну хорошо, но только тебе. Мне сейчас не хочется петь для кучи народа. Иди поближе…
Топорное лицо девушки-лошади просияло, она подставила ухо к самым губам Милены. Та тихо запела:
Blow the wind, southerly, southerly… —но тут и другие начали подходить послушать, так что она вскочила, не выпуская из рук кружки:
– Нет! Нет! Всё! В другой раз! Вечером…
Она снова натянула сапоги и направилась к Бартоломео и Доре, сидевшим поодаль на низкой каменной стенке. Оба кутались
– Ян и Фабер, наверно, уже на мосту, – озабоченно говорил юноша. – Надо мне было с ними пойти…
– Надо будет – позовут, они же обещали, – отозвалась Дора.
– Да, надеюсь только, что не слишком поздно. Зимние битвы начинаются завтра утром. Может, до Милоша в первый день очередь и не дойдет, но мало ли что… Надо скорее входить в город!
Милена прильнула к нему:
– Не паникуй. Что тут осталось-то, завтра будем там.
– Да. Они не осмелятся открыть огонь. Мы ведь безоружны, с нами женщины, дети… Они не посмеют стрелять.
– Конечно, не посмеют, – подтвердила Милена. – А Милоша ты скоро увидишь. Ты же всегда говорил, что он создан для жизни, что у него дар такой.
– Говорил. Он и для счастья создан. Скорей, чем я.
– Счастье… – усмехнулась Дора. – Эта штука что, и впрямь существует? Вот скука-то, наверно!
Они шагали вместе час за часом, узкими проселками, разбитыми дорогами. Герлинда не отставала от Милены – «а то вдруг потеряется!». Кто направлял это шествие? Трудно сказать. Их несло течением. Вечер застал их на холмах, откуда начинался спуск к городу, и представшая им картина ошеломляла: все холмы, сколько хватало глаз, были черны от народа.
Они, конечно, знали, что люди-лошади собрались отовсюду, но это несметное полчище превосходило самые смелые ожидания. И вообразить хоть на миг, что Фаланга может устоять против этакой силы? Скоро прошел слух, что в столицу вступят на рассвете, а пока надо устроиться потеплее и ждать. Все радостно загомонили, словно сражение уже было выиграно. Герлинда запрыгала на месте и кинулась обнимать Милену.
– Чему ты так радуешься – ночи на морозе? – удивилась девушка. – Мы же все тут околеем до утра!
Герлинда непонимающе уставилась на нее, потом сказала просто:
– Да нет! Миром согреемся.
Она знала, о чем говорит, и в самом деле, ночь, обещавшая быть ужасной, оказалась волшебной. Быстро натаскали дров, и затрещали костры, вздымая к темному небу огненные языки. Милена боялась замерзнуть? Не раз за эту ночь ей с трудом удавалось настоять, чтоб дали уступить кому-нибудь место у самого костра, где люди грелись по очереди, без споров сменяя друг друга. Она боялась, что еды на всех не хватит? Хватило, и с избытком! Изо всех мешков повытаскивали караваи хлеба, окорока, колбасы, яблоки, вино, даже шоколад! Стоило Милене сесть, как тут же кто-нибудь становился на колени у нее за спиной и грел ее в объятиях. В первый раз она подумала, что это Бартоломео или Дора, ну, может быть, Герлинда. Кто бы еще позволил себе такую вольность? Но оказалось, это какая-то незнакомая женщина-лошадь. Милена, в свою очередь, тоже делилась теплом с людьми, которых видела впервые в жизни, и узнала, что давать так же радостно, как получать. Рассвет встречали одеревенелые, невыспавшиеся, топая ногами, чтобы согреться, но у всех было чувство, что они сообща одолели эту ночь, выжили, и теперь их ждут великие дела. Над погасшими кострами еще подымались тонкие дымки. Небо, пасмурное накануне, расчистилось, и в ясном морозном воздухе стали отчетливо видны другие холмы, тоже усеянные тысячами людей, долина, по которой уже двигались передовые отряды, и вдалеке – сверкающая лента реки.
Толпа зашевелилась, тронулась, и хорошо было снова шагать всем вместе. Кто-то начал напевать:
В моей корзинке нету сладких вишен, сеньор мой, румяных вишен нету и нету миндаля… —и все подхватили – огромные люди-лошади и просто люди, те, кто пел правильно, и те, кто фальшивил:
Ах, нету в ней платочков, нет вышитых, шелковых, и нету жемчугов. Зато в ней нету горя, любимый, Нет горя и забот…Пели все, кроме Милены. Голоса возносились вокруг нее – безыскусные, неумелые, нестройные, но полные истовой веры.
– Ты не поешь? – удивилась Герлинда.
– Нет, – сквозь ком в горле ответила Милена. – Я слушаю. Имею же я право хоть раз в жизни послушать…
Вдруг мальчик-лошадь лет двенадцати, плотный и крепконогий, весь красный и запыхавшийся от долгого бега, вырос перед Бартоломео и потянул его за рукав:
– Там тебя господин Ян зовет. С твоей дамой.
– С моей дамой?
– Да, с дамой Миленой.
– А где он?
– У моста. Я проведу.
– Я с вами! – крикнула Дора и, не дожидаясь ответа, поспешила за ними.
– И я! – кинулась следом Герлинда.
Им пришлось сперва прокладывать себе путь сквозь толпу, отчаянно работая локтями, а потом мальчик вдруг свернул налево, и через несколько десятков метров они каким-то чудом оказались одни на круто сбегающей вниз тропе.
– Ты знаешь короткий путь? – крикнул Бартоломео.
– Да! – отозвался мальчик, который спускался впереди, пиная башмаками камушки. – Я тут живу!
– Где? – спросила Милена, не видя вокруг никаких признаков жилья.
Мальчик не ответил и прибавил шагу. Они уже почти спустились с холма и теперь огибали какие-то заросли, искрящиеся от инея. Под ногами хрустела мерзлая трава.
– Подождите! – окликнула Дора. Они с Герлиндой сильно отстали. – У него, похоже, сапоги-скороходы, у этого мальчишки!
Маленький гонец даже не оглянулся и мчался вперед все так же стремительно. Со спины его трудно было узнать, таким легким и грациозным он теперь казался – словно вдруг вырос. Скоро и Милена выбилась из сил.
– Не могу больше! – выдохнула она. – Беги, Барт, я тебя там догоню!
Юноша припустился за проводником, который мелькал впереди, гибкий и воздушный. В несколько прыжков он почти догнал мальчика.
– Не гони так! Мы за тобой не поспеваем…
Между тем как небо на востоке все ярче розовело и голубело, откуда-то издалека стал доноситься сухой треск, словно от веток в костре. Две фигуры, большая и маленькая, все неслись вперед, перепрыгивая через кусты и канавы. Бартоломео никогда в жизни не одолевал таких расстояний за столь короткий срок. Морозный воздух раннего утра свистел у него в ушах. Голова гудела от шума собственного дыхания.