Зимняя битва
Шрифт:
Он сделал паузу. Гладиаторы хранили молчание, уйдя в свои мучительные мысли. Милош поднял глаза и увидел в нескольких метрах перед собой бритый затылок Василя и могучие плечи, двигавшиеся вверх-вниз в такт его мерному дыханию. Ему стало легче, а потом возник вопрос – кому из них двоих предстоит биться первым? Милош помолился про себя, чтоб начали с него.
Мирикус долго еще говорил. Он вспоминал великих гладиаторов древности – Фламму, одержавшего тридцать побед, Урбикуса, победившего тринадцать раз и погибшего из-за того, что не нанес смертельного удара и дал шанс своему поверженному
– Завтра отправляемся, – объявил он в заключение. – Положите мечи у ваших ног и оставьте их тут. В дороге они вам не понадобятся. Мы соберем их и отдадим вам перед битвой.
В эту ночь никому не снились кошмары. В дортуаре царило какое-то неестественное спокойствие. Вряд ли хоть кто-то по-настоящему спал. Всякий раз, как Милош начинал задремывать, его словно что-то толкало, и вот уже сна не было ни в одном глазу, как будто жаль было тратить на него эти часы, возможно, последние. Василю тоже не спалось. Где-то среди ночи он вдруг спросил:
– А твоя девушка – ее как зовут?
– Хелен… – прошептал в ответ Милош.
– Как?
– Хелен, – повторил он погромче, и в тишине это прозвучало как зов.
– Какая она?
– Какая-какая… нормальная.
– Ну скажи толком, – настаивал Василь. – Я не растреплю.
– Ладно, – буркнул Милош, несколько смущенный, – она небольшого роста, волосы короткие, лицо такое… в общем, круглое…
Василю было мало столь общего описания.
– Ты скажи что-нибудь такое, не знаю… особенное, ну, что она, например, умеет…
– Она… она, например, хорошо лазит по канату.
– Ну вот! – удовлетворенно сказал человек-лошадь и отстал.
Утром ворота лагеря отворились, и три фургона военного образца в сопровождении двух крытых грузовиков с вооруженными солдатами въехали на территорию и встали перед столовой. На ветру, под мокрым снегом выстроили бойцов. Задачей Фульгура было разбить их по группам и в каждой приковать наручниками к общей цепи. Он взялся за дело с извращенным наслаждением, высматривая на лицах признаки страха. Милош всячески старался выглядеть спокойным, но бледность выдавала его, и когда Фульгур гаденько подмигнул ему, словно говоря: «Что, трясутся поджилки-то?» – он еле сдержался, чтоб не расшибить ему физиономию ударом головы.
До последней минуты он отчаянно искал глазами сойку. «Прилети, ну пожалуйста! Покажись! Хоть на секундочку, чтоб я мог увидеть тебя напоследок и унести с собой твои яркие цвета, твой образ – образ самой жизни!»
Его подтолкнули, чтоб не задерживал посадку.
Фульгур позаботился разлучить его с Василем. Милош со своей группой был помещен во второй фургон и уселся на одну из деревянных скамеек, тянущихся вдоль бортов. Автоколонна тронулась и выехала из лагеря. Один грузовик с солдатами возглавлял ее, второй замыкал. Всякая попытка к бегству была бы чистым самоубийством. В маленьком зарешеченном окошке фургона мелькал только сложный узор голых дубовых веток. Лишь к полудню они выехали наконец из леса на большую дорогу и покатили на юг, к столице.
Вскоре после этого автоколонну, двигавшуюся с умеренной скоростью, нагнал, рыча мотором, автобус с севера. Поравнявшись со вторым фургоном, он некоторое время ехал с ним бок о бок. В автобусе, заняв своим обширным задом сразу два сиденья, уронив руки на колени, дремала Паула. Позади нее у окна Хелен пыталась читать какую-то книжку. Она подняла голову и рассеянно скользнула взглядом по фургону, в котором узником ехал Милош со скованными руками и тяжелым сердцем. В течение нескольких секунд всего каких-то три метра разделяли влюбленных, а потом автобус прибавил ходу, и пути их разошлись.
Автоколонна прибыла к месту своего назначения глубокой ночью. Те из гладиаторов, что никогда раньше не бывали в столице, по очереди выворачивали себе шею, выглядывая в зарешеченное окошко, но из чудес большого города только и видели, что серые фасады домов, такие же, как любые другие. Когда они вылезли из фургонов, сырой ночной холод сразу пробрал всех до костей. Машины разворачивались, чтобы отъехать, и лучи фар метались по основанию огромного темного массива – арены. Вот, значит, и окончен их путь. Последний путь?
Милоша и его товарищей по несчастью, скованных и под конвоем, погнали к зданию. Их провели в огромные двустворчатые двери, которые тут же закрыли за ними и заложили засовом толщиной с целое бревно. Пол был земляной. Они прошли под трибунами, потом по какому-то коридору и оказались наконец в отведенной для них камере – обширном помещении с глинобитными стенами, пахнущими плесенью. Всю меблировку составляли соломенные тюфяки на полу. На них и повалились гладиаторы, как только с них сняли наручники. Одни, измученные долгим путешествием на жестких скамейках фургонов, сразу залезли под одеяла, чтоб забыться сном; другие сидели на тюфяках, воспаленными глазами вглядываясь в разводы на стенах в поисках каких-нибудь тайных знаков ожидающей их судьбы. Четверо вооруженных солдат надзирали за ними, стоя у дверей.
– Поесть-то хоть дадут? – спросил Василь. – Я голодный – жуть!
Им пришлось набраться терпения – лишь через час принесли по миске густой похлебки и по большой краюхе хлеба на брата.
– А тут получше кормят, чем в лагере! – радовался Василь. – Скажи ведь, вкусно? Это чтоб мы завтра были в форме, вот что!
Милош через силу улыбнулся в ответ. Впервые в жизни ему кусок не лез в горло, впрочем, не ему одному. Так что Василю досталось три лишних миски похлебки вместе с хлебом, и он все это жадно уплел.
Сторожа забрали миски с ложками, солдаты вышли вместе с ними, слышно было, как ключ повернулся в замке. Все лампы разом погасли, кроме зарешеченной контрольной лампочки, бледно светившейся над дверью. Время от времени тишину нарушала какая-то суета – это прибывала очередная партия бойцов, и из соседних камер доносились шаги, возня, раскаты незнакомых голосов. «Наши противники, – думал каждый, – те, кому предстоит убить нас или пасть от нашей руки…»
Утром Милош проснулся, словно чужой самому себе. Он не мог понять, спал ли он эту ночь или все еще спит, сон все это или явь. Пахло мочой. Должно быть, кто-то из гладиаторов справил нужду здесь же, в углу. Он обернулся к Василю: тот лежал с открытыми глазами, бледный как полотно.