Зимняя песнь
Шрифт:
Мои глаза наполнились слезами. Брат каждый день повторял, что моя музыка чего-то стоит, однако эти слова всякий раз причиняли мне боль.
– Не прячься, – уговаривал он. – Ты заслуживаешь, чтобы тебя услышали. Мир должен знать о твоей музыке. Нельзя быть эгоисткой и сочинять только для себя.
Да, я никому не показывала свои сочинения, но не из эгоизма, а от стыда. Я – необразованная деревенщина, бесталанный неуч. Конечно, мне легче прятаться за спину Йозефа. Из моих грубых, необработанных идей брат способен взрастить чудесный сад, облагородить их и превратить в музыкальные произведения.
– Я сочиняю не
Так повелось с самого начала. Йозеф служил мне личным секретарем, через него я могла исполнять мелодии, которые звучали у меня в душе. Я – скрипка, он – смычок, руки пианиста – левая и правая, мы должны играть только вместе, не по отдельности. Я сочиняла, Йозеф являл мои сочинения миру. Так всегда было и будет.
– Нет, – он покачал головой, – нет.
Во мне закипала злость. Злость, разочарование и зависть. Йозеф может иметь все, все, о чем мы только мечтали, стоит лишь воспользоваться шансом. И такой шанс у него есть! Не то что у меня…
Почувствовав перемену в моем настроении, братишка крепче обнял меня за шею.
– Прости меня, Лизель, прости, пожалуйста. – Он уткнулся мне в плечо. – Я – ужасный эгоист, думаю только о себе.
Гнев мой остыл, оставив лишь опустошенность. Не мой брат, а я, я – ужасный человек. Это ведь я позавидовала открывшейся перед ним возможности, и только потому, что мне самой подобная возможность не светит.
– Никакой ты не эгоист, Зефферль, – уверила его я. – Ты – самый бескорыстный человек на свете из всех, кого я знаю.
Йозеф посмотрел в окошко на лес, что окружал нашу гостиницу. Заходящее солнце озаряло все тяжелым кровавым светом. Брат рассеянно провел пальцами по грифу скрипки. Это была del Ges`u – скрипка работы Гварнери [8] , один из немногих ценных инструментов, оставшихся у нас после того, как папа продал остальные герру Касселю в счет уплаты долгов. Скрипки Амати, Штайнера, Страдивари [9] давно «уплыли».
– Что, если бы я загадал желание, и оно осуществилось? – после долгой паузы промолвил Йозеф.
8
Гварнери, Бартоломео Джузеппе Антонио (1698 – 1744) – итальянский мастер изготовления смычковых инструментов. Прозвище «дель Джезу» («от Иисуса») по одной версии получил за свой талант, по другой – за то, что большую часть жизни делал скрипки для церкви и на ее деньги. На инструментах его работы играли многие выдающиеся музыканты, в частности, Никколо Паганини.
9
Николо Амати, Якоб Штайнер, Антонио Страдивари – известнейшие скрипичные мастера XVII–XVIII вв.
Темно-красный закатный свет превратил его лицо в жуткую маску. Круги под глазами и синяк на подбородке – там, где он прижимал скрипку, – приобрели бурый цвет запекшейся крови.
– Какое желание, Зефферль? – осторожно спросила я.
– Стать самым великим скрипачом в мире. – Пальцы Йозефа повторили контур эфов, скользнули выше и легли на головку инструмента. Головка, выполненная в форме женской головы, была самой необычной частью инструмента, причем внимание привлекала не сама голова, а лицо женщины, точнее, написанное на нем выражение смертельной муки. Или экстаза – я никогда не могла сказать наверняка. – Извлекать звуки такой красоты, чтобы ангелы на небе плакали.
– Считай, твое желание исполнено. – Я улыбнулась, но улыбка вышла кривой.
Если бы только наши желания исполнялись. Я вспомнила, как в детстве мы с Кете бок о бок сидели в церкви, ерзая худенькими задами на твердой деревянной скамье. Я смотрела на золотые волосы сестры, сияющие в ореоле солнечного света, и мечтала – нет, молилась – о том, чтобы вырасти такой же красавицей.
– Этого-то я и боюсь, – прошептал Йозеф.
– Боишься? Своего дара, ниспосланного Господом?
– Господь здесь ни при чем, – мрачно возразил брат.
– Йозеф! – ужаснулась я. Пускай церковь мы посещали нечасто, но Бог был столь же традиционной и привычной частью нашего уклада, как утреннее умывание. Отрекаться от него – это кощунство!
– Уж тебе-то это должно быть известно, – продолжал Йозеф. – Думаешь, наша музыка – сверху, от Бога? Нет, Лизель, она исходит снизу. От него. От Подземного властителя.
Мой брат говорил не о дьяволе. Я всегда знала, что он верит – верен – Констанце и Королю гоблинов. Сильнее, чем отец, чем я. Однако я не догадывалась, насколько глубоко в нем укоренилась эта вера в темные силы.
– А как еще объяснить то безумное упоение, то неистовство, которое мы ощущаем, играя вместе?
Йозеф боится, что проклят? Оказывается, Бог, Сатана и Король гоблинов – более значительные фигуры в жизни моего брата, нежели я предполагала. В сравнении со мной и Кете, он гораздо более тонко воспринимал настроения и эмоции окружающего мира, что делало его непревзойденным и чутким интерпретатором музыки. Вероятно, именно поэтому он играл с такой изумительной чистотой, мукой, яростью, исступлением и тоской. Причиной всему был страх. Страх и Божий промысел, спаянные вместе.
– Послушай меня, – твердо сказала я, – упоение, которое мы испытываем, – это не грех, а благодать. Благодать даруется тебе свыше, и просто так ее не отнимешь. Она внутри тебя, Зефферль, она – твоя часть. Ты носишь ее в сердце и будешь носить всю жизнь, где бы ни оказался.
– А если это не дар? – шепотом спросил Йозеф. – Не дар, а одолжение, за которое нужно расплатиться?
Я промолчала. Не нашлась с ответом.
– Я знаю, ты не поверишь, – с горечью произнес он, – да и я бы на твоем месте не поверил, но мне постоянно снится один и тот же сон. Каждую ночь ко мне приходит высокий элегантный незнакомец…
Йозеф отвернулся, и даже в сумраке я заметила, как вспыхнули его щеки. Брат никогда открыто не признавался в своих романтических наклонностях, но я знала его слишком хорошо. Я понимала, в чем дело.
– Незнакомец кладет ладонь мне на голову и говорит, что музыка Подземного мира будет звучать во мне до тех пор, пока я не покину эти места. – Йозеф устремил на меня невидящий взгляд. – Здесь я родился, здесь должен и умереть.
– Не говори так! – резко перебила я. – Не смей так говорить.