Зимняя жертва
Шрифт:
Еще нет, Калле.
Моя красота не для всех.
На щите загорается надпись «Белый танец».
И женщины толпятся вокруг него, вокруг мужчины. Единственного здесь, кто заслуживает этого титула.
Но он отказывает им.
Смотрит на меня.
Должна ли я? Никогда. Моя красота не для всех. И вот он танцует снова, теперь в его объятиях другое тело, но это меня он ведет сейчас по паркету.
Кавалеры.
Я отказываю одному, другому и третьему.
И вот подходит Калле.
Я
Он берет мою руку. Он ни о чем не спрашивает, просто берет ее, но я отрицательно качаю головой.
Он тянет меня за собой.
Нет же.
— Танцуй, Калле, — говорю я, — занимайся этим с обычными шоколадными девками.
И он отпускает мою руку, хватает какую-то девку, что стоит рядом, и кружит, кружит ее, пока музыка не смолкает. И вот я стою у выхода в парк и смотрю, как он приближается ко мне, как держит под руку ту, или другую, или третью, или четвертую.
«Калле», — почти беззвучно шепчу я.
Я жду, медлю на месте. Звук удаляющихся мотоциклов, шум опьянения, которое постепенно перейдет в сон и завтрашнюю головную боль. Фонари гаснут, музыканты несут свои инструменты в автобус.
Я знаю, что ты вернешься, Калле.
Тихо журчит канал. Сегодня такая темная ночь и ни единой звездочки. Облачная пелена — словно завеса на небе, затянувшая и звезды, и луну.
Как долго мне ждать?
Час?
Ты идешь.
Калле, ты уже закончил с нею?
Там, где ты сейчас проходишь, дорога делает поворот, и ты кажешься таким маленьким на фоне желтого фасада деревянной сторожки.
Но ты не мальчик.
Не потому ли я жду тебя этой влажной прохладной июньской ночью, не потому ли мне жарко, так жарко, что ты становишься выше ростом в моих глазах.
Твоя рубашка расстегнута.
Я вижу волосы у тебя на груди, твои черные глаза. И вся сила, что есть в тебе, направлена сейчас на меня.
— Так ты еще ждешь?
— Я просто здесь стою.
И ты берешь меня за руку и ведешь по дороге, мимо маленьких, недавно построенных вилл. Мы сворачиваем налево, на лесную тропку.
Что же будет?
Чего я жду?
Твоя рука.
Внезапно она становится чужой. Твой запах, твоя тень становятся чужими.
Я не хочу сюда. В лес. С тобой. Я хочу, чтобы ты отпустил мою руку.
Пусти.
Но ты сжимаешь ее все крепче, и я иду за тобой в темноту, Калле, хотя уже не знаю, хочу ли этого.
Ты бурчишь себе под нос.
Говоришь о водке, бормочешь что-то, и твой запах сливается с запахом леса. В нем есть сила новой жизни, но есть и что-то гнилостное, неуловимое.
Пусти, пусти.
Сейчас я говорю это вслух. Но ты тянешь меня дальше, ты тащишь меня силой. Я ждала от тебя именно такой грубости.
Ты лев? Леопард? Крокодил? Медведь?
Я
Я Ракель.
Дерзкая.
Слышится бормотание.
И вот ты останавливаешься. Черные полосы вокруг нас. Ты поворачиваешься, и я хочу ускользнуть, но ты ловишь мою другую руку, поднимаешь меня. Сейчас в тебе нет ничего человеческого. Свет остался позади, мечты далеко.
Тихо, сука. Тихо.
И вот я лежу на земле, нет, нет, не здесь, и ты закрываешь мне рот, и я кричу, но чувствую только привкус железа и что-то сильное и длинное, поднимающееся внутри.
Так, так, теперь тихо, Калле пришел.
Земля вгрызается в меня, жжет.
Неужели я хотела этого? Желала?
Ведь я Ракель, и моя красота не для всех.
Калле.
Я буду такой, как ты, только хитрее.
Ты разрываешь меня, но я больше не протестую, лежу спокойно. Удивительно, как я могла так сжаться за несколько мгновений, превратиться в ничто.
Я разрываюсь на части, я взрываюсь, я не могу дышать под тяжестью твоего тела, и все-таки тебя здесь нет.
А теперь ты готов.
Ты поднимаешься. Я вижу, как ты застегиваешь брюки, слышу твое бормотание: «Сука, сука, суки они все».
Ломаются ветки, ты спотыкаешься, бурчишь, а потом наступает тишина, и она говорит мне, что ты уже далеко.
Но ведь ночь только началась.
Темнота сжимается где-то в центре моей диафрагмы, две протянутые руки, пробираясь сквозь светлую, сверкающую пелену, определяют, что здесь, вот здесь должна быть жизнь.
Я чувствовала это еще тогда.
Как растет во мне вся моя боль и мука, а это значит, что растет человек.
Я ползу по мокрой земле.
Ветви обвиваются, древесные стволы словно смеются надо мной, хвоя, листва, мох пожирают меня.
Я сворачиваюсь в комок. Но потом поднимаюсь.
Встаю.
Распрямляю спину.
56
Тринадцатое февраля, понедельник, вечер.
Четырнадцатое февраля, вторник
— Пожмем друг другу руки?
Маркус протягивает ладонь, и Малин берет ее. У него крепкое, решительное рукопожатие, «с душой», хотя и не до боли.
«Отработанное», — думает Малин и представляет себе, как мужчина в белом халате учит того, из которого должен получиться идеальный сын, пожимать руку.
— Добро пожаловать.
— Приятно быть вашим гостем.
— Может, мы живем не так богато, как твоя семья, — почти невольно произносит Малин и разводит руками в маленькой прихожей, удивляясь самой себе. Что это ей вздумалось извиняться перед другом Туве?