Зимняя жертва
Шрифт:
Карим приближается к ней.
— Немного покоя, Форс, вот все, чего я хочу.
— Проклятье.
— Предчувствий больше недостаточно. Прошло почти две недели. У нас должно быть что-то конкретное, а не сплетни по поводу того, кто кому брат. Нельзя давать им думать, что мы донимаем старую женщину за неимением лучших версий.
Дверь офисного помещения открывается, появляется Свен Шёман. В его взгляде отчаяние.
— За недостатком улик мы не можем больше держать братьев Мюрвалль в тюрьме по подозрению в ограблении оружейного склада в Кварне. Их придется выпустить.
— Но черт,
— Разумеется, но кто сказал, что они не приобрели ее у кого-нибудь из-под полы? Браконьерства и незаконного хранения оружия недостаточно, чтобы и дальше содержать их под стражей. А в этом они признались.
Голос из-за регистрационной стойки:
— Малин, тебя к телефону!
Она подходит к аппарату на своем столе. Трубка в руке кажется холодной и тяжелой.
— Да, Форс.
— Это Карин Юханнисон.
— Привет, Карин.
— Только что получила письмо из Бирмингема. Им ничего не удалось извлечь из пробы с одежды Марии Мюрвалль, она действительно слишком грязная. Но они хотят попробовать еще один тест. Нечто совершенно новое.
— Ничего? Будем надеяться на новый тест.
— У тебя усталый голос. Вам чем-нибудь помогли наши выводы относительно «салонного» ружья?
— Да, в принципе эту линию мы можем закрыть.
— И?
— Карин, что я могу сказать? Дети, подростки, брошенные на произвол судьбы. Из этого никогда не выходит ничего хорошего.
60
— Мама, мама!
Малин слышит доносящийся с кухни голос Туве. Это значит, что она закончила домашнюю работу по математике. «Математика, — вспоминает Малин. — Тьфу! Очень может быть, что это язык природы, но моим языком она не была никогда».
— Иди сюда, мама.
Подросток.
Ребенок.
Почти взрослый.
Взрослый.
Четыре человека в одном. И желание найти свое место в жизни — в той, которая никого не ждет и очень неохотно предоставляет стоячие места. Даже если ты не получишь образования, ты должна найти работу. Стань врачом — это надежно. Хотя что в этом мире надежно? Следуй зову своего сердца. Будь кем угодно, лишь бы ты действительно этого хотела. «Я не знаю», — так до сих пор отвечала ты на этот вопрос… Может, писать книги? Хотя это так несовременно! Пиши лучше сценарии для компьютерных игр, Туве. Делай что хочешь, только не спеши. Осмотрись. И подожди заводить ребенка.
Но ты ведь так или иначе знаешь все это. Ты понятливей, чем я была когда-то.
— Туве, что такое?
Малин поудобнее устраивается на диване и приглушает телевизор, так что ведущий выпуска новостей лишь беззвучно открывает рот.
— Ты звонила дедушке?
Черт!
— Разве мы не договаривались, что позвонишь ты?
— Ты не будешь звонить?
— Я не знаю, но, как бы то ни было, мы должны сделать это сейчас.
— Я позвоню, — отзывается Туве с кухни.
И Малин слышит, как она поднимает трубку, набирает номер и наконец говорит:
— Дедушка, это Туве… Да, да, звучит великолепно… Билеты… Когда?… Двадцать шестого?.. И еще, тут такое дело… У меня есть парень… Маркус, на два года старше… И я подумала, что он может присоединиться… Да… к вам… на Тенерифе… Его родители
Малин поднимается и проходит на кухню. Запах вчерашнего ужина еще не выветрился.
Она берет трубку у Туве и прикладывает к уху.
— Малин, это ты? — Голос у отца злой, срывающийся на фальцет. — Как ты себе это представляешь? Какой-то Маркус присоединится? Это твоя выдумка? Стоит оказать тебе малейшее доверие, как ты обязательно должна злоупотребить им. Или ты не понимаешь, что сейчас, когда мы хотели дать Туве возможность увидеть Тенерифе, ты все испортила…
Малин отрывает трубку от уха и ждет. Туве в нетерпении топчется рядом, и Малин качает головой, готовя ее к неизбежному. Она видит, как все тело Туве выражает разочарование, как опускаются ее плечи. Малин снова подносит трубку к уху — тишина.
— Папа? Ты здесь? Ты закончил?
— Малин, что заставило тебя вбить в голову Туве подобную чушь?
— Папа, ей тринадцать. У тринадцатилетних девочек есть парни, с которыми они хотят общаться во время каникул.
Малин слышит щелчок и вешает трубку.
Шепчет, положив руку на плечо Туве:
— Не расстраивайся, старушка, но, похоже, дедушка не в восторге от идеи насчет Маркуса.
— Тогда я останусь дома, — говорит Туве, и Малин чувствует в ее голосе решительное и бескомпромиссное упрямство, напоминающее ее собственное.
Бывают ночи, когда кровать кажется бесконечно широкой. Они вмещают в себя все одиночество вселенной. Бывают ночи, когда кровать мягкая и много обещает, а ожидание сна — лучшее время суток. Наконец, бывают ночи, как эта. Когда кровать жесткая и матрас тебе враг, который старается даже мысли в голове у тебя перепутать и как будто хочет посмеяться над твоим одиночеством.
Малин вытягивает руки вперед. Пустое пространство холодно, как ночь за окном. И его здесь намного больше. Она знает, что стоит только протянуть руки — и они встретят пустое пространство.
Янне.
Она думает о Янне.
О том, как он начинает стареть, как они оба стареют.
Она хочет подняться, позвонить ему. Но ведь он спит, или сейчас на станции, или… Даниэль Хёгфельдт. Нет, только не это ночное одиночество, оно хуже всего. Настоящее одиночество.
Малин отбрасывает одеяло.
Поднимается с постели.
В спальне темно, бессмысленно пусто.
Она нащупывает на письменном столе свой переносной проигрыватель. Она знает, какой там сейчас стоит диск, и надевает наушники. Потом ложится снова, и скоро мягкий голос Марго Тимминс уже струится ей в уши.
Канадская группа «Cowboy Junkies». Еще пока они не стали такими скучными.
Тоска одинокой женщины разрешается триумфом последней строки: «…I kind of like the few extra feet in my bed…» [49]
49
«…Похоже, мне нравятся несколько лишних футов в моей постели…» (англ.)