Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
— Подожди, я не одета, — быстро раздалось оттуда. — Одну секунду.
Ждать пришлось тридцать шесть секунд. Я посчитал.
Дверь отворилась.
— Чего?
— Сопроводи, — умоляюще попросил я, указав взглядом вдаль.
Вздохом Томы можно было надуть наш искомый воздушный шар.
— Горе мое. Пойдем.
По дороге в двух словах я рассказал о дяде Люсике.
— И что думаешь? — спросила она.
Пожал плечами:
— Много чего и ничего одновременно. Собираюсь дожать и выведать все. Либо он дожмет меня. Тогда будешь спасать.
— Как?
— Как сумеешь, — развел я руками.
Пришли. Сначала дожидались, когда все удалятся. Затем — пока за всеми уберется мгновенно нарисовавшийся ниоткуда бойник. Затем Тома окончательно проверила, и под ее бдительным прикрытием я с невыносимым чувством посетил долгожданное заведение. Вот оно, счастье.
Тома кашлянула. Громкое босое шлепанье стало удаляться, но я уже выходил. В дверях столкнулся с Варварой, только собиравшейся в помывочную, но заглянувшей сюда. Чистая одежда перекинута через плечо, старая где-то оставлена. Святая простота. Что делать, школа-то женская. Испуганным котом, пересекшимся на дороге с ротвейлером, я прошмыгнул мимо. Девушка задумчиво посмотрела вслед, но ничего не сказала.
По дороге меня перехватили. Почти похитили. Открылась дверь, четыре руки почти силой втащили внутрь. Силой — грозно сказано. Это были две малявки почти на год младше, чьих имен так не удосужился запомнить. Если применю свою силу, несладко им придется. В нашем возрасте год — целая жизнь.
Меня усадили в центр ближайшего лежака, сами примостились рядышком, прижавшись с боков трусливыми мышками. Страх и ужас задуманного читался в глазах. И отвага.
— Хотим спросить… — наперебой начали они, пряча взгляды.
— Как насчет кары? — Я по-отечески назидательно приподнял брови.
Две головы едва не оторвались, замотав в стороны:
— Ничего не хотим знать конкретно! Только основополагающий принцип, касающийся лично ангелов.
— Ну-ну, словоблуды-формуляторы, — усмехнулся я. — Что же хотите знать такого основополагающего?
Свою отворявшуюся дверь услышал издали. Вот это сигнализация. Должно быть, Зарина вернулась. Посижу еще минутку, пусть спокойно разденется и ляжет.
— Про мир — ничего! — еще раз напомнили девчушки, чтоб я не побежал докладывать о величайшем нарушении. Затем понизили голос до шепота, сами испугавшись получившейся конспирации: — У вас мальчиков любят?
Пришлось срочно вспомнить, что для них я девочка.
— Думаете, мы чем-то отличаемся от вас? — Улыбка вышла кривоватой и высокомерной. Ну и пусть. — Я, Тома, разве мы другие? Руки не из того места или мозги навыворот? Или людей по ночам едим?
Они со страхом переглянулись.
— Вы хорошие, очень хорошие, настоящие ангелы. Но…
Одна замолкла. Вторая решилась:
— Ведь ваши мальчики — черти!
Сказала — и отпрянула. И вторая с другого боку, для симметрии.
Я собрал всю волю в кулак и крепко сжал, чтоб не рассмеяться.
— Увы, не только наши.
Они снова с ужасом уставились друг на друга.
— Если сказать правду, то все мальчики — черти, — прибавил я глубокомысленно.
При этом вспомнил, каким чертенком обычно возвращался со двора, и что там творил с другими мальчишками — чистыми сатанятами.
Девчушки вдумчиво затаились. Одна, обняв колени и положив на них подбородок, состроила настолько серьезную рожицу, что снова пришлось брать себя в руки. Вторая, повозившись, не выдержала, снова рискнула:
— Я, конечно, не слушала, но говорят… что вы с мальчиками живете и учитесь вместе.
— Так говорят? — удивился я.
Оказывается, о нас говорят. Несмотря.
Обе, не задумавшись, кивнули.
— И если вы их любите… — вернулась первая к главной теме, — не понимаю. Как можно любить черта? Имею в виду, настоящего черта? Не в переносном смысле, как про наших.
Припомнил одноклассницу Леночку, которой симпатизировал в четвертом классе. Дружил, помогал, давал списывать… пока она не плюнула в нашу дружбу с высокой колокольни и не растерла ножкой жалобно скулящие клочки по грязи. Однажды она попросила меня передать Тимуру любовную записку. Не любовную, конечно, но с предложением дружбы, что для меня являлось синонимом любовной. Тимур был главным задирой в классе. Что в классе, в школе! Его даже учителя боялись, точнее, компании, с которой он водился. Старшая часть компании постоянно сидела в тюрьме за разбой и наркотики, младшая собирала деньги с других младших.
— Чем больший черт, — вздохнул я, — тем больше любят. Ничего не поделаешь. Тянет ангелов к чертям, закон равновесия.
Этот закон я придумал только что, не желая пускаться в длительные объяснения. Как рассказать им про фрейдизм и прочую около— и псевдонаучную хренотень, объясняющую в нашем мире, почему хорошим девочкам упорно нравятся мальчиши-плохиши. Последний раз читал что-то про естественный отбор, где недостающие качества одного родителя компенсируют вторым для лучшего потомства. Не верю. Как у пай-девочки из благополучной семьи могут получиться хорошие дети, если она вышла замуж за грабителя-наркомана?
Опустим, я не специалист в вопросах выживания вида. Меня больше интересует свое собственное.
А в случае Леночки все прояснилось с ее же слов. Однажды я набрался храбрости и спросил. Не вслух, конечно. Тоже запиской. Понимаешь, написала она в ответ, ты хороший, очень хороший, но способен только на хорошие поступки. Это скучно, предсказуемо и неинтересно. Тимур способен и на хорошие, и на плохие. На очень плохие, но и на очень хорошие. Его возможности в два раза превосходят твои. С ним нескучно!
Вот так, нескучно оказалось лучше, чем хорошо и надежно. Где здесь логика? Что скажет Дарвин?
Ладно, спишем все на возраст.
— Придет время, встретите своих чертей, — вставая, подытожил я грустной шуткой. — Не мучайтесь, выбирайте по своему размеру, то есть, чтоб было комфортно и не приходилось притворяться. Иначе жизнь не жизнь, хоть с чертом, хоть с ангелом.
Оставив малявок в растерянной задумчивости, отправился к себе.
Зарины не было. Была и ушла? Или не приходила, но тогда…