Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном
Шрифт:
Донеслись тихие переговоры Вешняка с прибывшими:
– Когда будет конязь?
– Сказано, что едет. А насчет этих… – Несколько взглядов переместились на нас, стоявших перед всеми как экспонаты на выставке. – Мальчишки их тоже встречали. Точно, брат и сестра. Только имя перепутали, говорят, что вроде Васей кликали. Напутали. Что Вася, что Ваня, один крен – в старину. Девки тоже видели. Ухмылялись, что брат с сестрой такими вещами, вообще-то, не занимаются.
– Какими?
– Голышом по лесу не бродят, от людей не прячутся. Мальчишки тоже сказали, что у парочки из одежды только повязка у пацана.
Озадаченный Вешняк оглянулся на меня:
– Вань, проясни-ка ситуацию.
Четверо воинов на всякий случай взяли нас в кольцо. Командир приблизился, кисть с намеком потеребила рукоять меча.
– На нас ушкурники напали. Ночью. – По сочинениям у меня всегда была пятерка. – В каком виде спали, в том и сползли потихоньку в воду с противоположного борта.
Что-то я ляпнул не то. Воины задумчиво переглядывались, командир вскинул бровь:
– Спите без одежды?
Доверием даже не пахло. Вчерашнее доброжелательство как корова слизала, лица на нас смотрели злые, суровые.
От Марианны полыхнуло жаром, щеки пошли пятнами.
– Если жарко, то да, – поспешно объяснил я.
– И вся команда так?
Воины ухмыльнулись, но напряжение только усилилось.
– Мы спали отдельно от команды, закутанными в простыни. Нас разбудили и помогли перебраться через борт. В воде простыни пришлось бросить.
– Сынок, сказки будешь рассказывать сестричке или кто она тебе там. На палубе холодно, потому что: во-первых, река, во-вторых, ночь, в третьих, декабрь. Слова о жаре можешь вставить себе…
– Нас везли в трюме… в чердаке. – Слово вспомнилось вовремя и прозвучало вроде бы правильно, вопросов не возникло. – Всю семью. Мы… беженцы.
Солдаты скривили губы:
– И здесь они. Скоро все заполонят. Чертова дикая империя. Не мучь мальцов, Глазун, им и так досталось.
Гроза прошла мимо. Командир, названный Глазуном, осведомился вполне добродушно:
– Вам сколько годков?
– Четырнадцать! – помня слова толстяка о браке с пятнадцати, выдохнула Марианна.
– И мне.
Царевна покосилась на меня, с удовольствием поняв, что не хочу жениться и не смогу, если предложат… или заставят.
– Близнецы, что ли? – сопоставил Глазун полученные факты.
– Двойняшки.
– А не похожи.
– У нас разные отцы, – влезла царевна.
Еще пихнулась в ответ на мой щипок. Ее глаза гневно зыркнули: объясняю тупым очевидное!
При первой возможности нужно провести ликбез: что можно говорить, а чего вообще не касаться. Впрочем, в мужском мире ей лучше вообще зашить рот, а еще лучше зашить все, и я буду спокоен: до нашего возвращения с подопечной ничего не случится.
Глазун ехидно переглянулся со своими: обычно такую информацию не выбалтывают направо и налево, это семейный секрет, но что взять с глупой девчонки.
Марианна ничего не поняла.
– Конязь! – громко разнеслось со стены крепости.
Что такое цунами по сравнению с приездом начальства? Всех смело, как той гигантской волной, но разбросало строго по рабочим местам: Вешняк унесся к воротам, всадники – к оставленным коням, о нас словно забыли.
Не забыли. Сзади появился хмурый богатырь с мечом наголо:
– Стойте, где стоите. Конязя приветствовать поклоном, любое резкое движение приравнивается к нападению, если что-то спросит – отвечать по делу и не шевелясь.
Свита местного начальника состояла из десятка дружинников. Упакованы они были не хуже заречных царберов: доспехи блестели начищенным металлом, на шлемах распушили хвосты плюмажи неизвестного происхождения, коней покрывали попоны в сине-белых тонах. Точнее, синие с белой каймой, и такую же расцветку имела накидка конязя. Гром конского топота смешивался с лязгом бронзы – словно котов увешали консервными банками и подожгли хвосты, только коты эти размером с гиппопотамов.
Пока спешившийся конязь принимал здравицы и шествовал мимо, доносились обрывки доклада:
– Ушкурники ночью купчиков прищучили, которые на мель напоролись – по дурости или недосмотру после заставы взяли правее, чем надо. Двух подростков снесло на нашу сторону, гляделец передал. Специально искать не стали, по словам очевидцев они сами шли прямиком на верхнюю заставу. За тот берег отвечали Зырянковские. Дед из Немирова семейства отправился за платой, а гости оказались с норовом. За мальцом-глядельцем дед предусмотрительно поставил издали следить девчонку. – Взмах головы указал на малявку, которая из-под солдатских ног жадно разглядывала конязя. – Зареванная девка примчалась на пост, те известили вас и вовремя успели к нам.
Начальство с хвостом сопровождающих удалилось в прочное строение, куда еще вчера отвели Никодимову команду.
Две фразы меня просто убили: «Подростков снесло на нашу сторону, гляделец передал» и «Специально искать не стали, по словам очевидцев они сами шли прямиком на верхнюю заставу». А мне казалось, что мы (в первую очередь – непогрешимо-самоуверенный я) такие умные, прошли по пограничной зоне никем не замеченными. Еще плот собирались строить. В глаза красной от пяток до ушей царевны было стыдно смотреть. Она на меня тоже не глядела, видимо, вспоминая, в каком виде мы бродили по побережью, и что кто-то, как выяснилось, старательно собирал и классифицировал эти факты.
Через минуту началась беготня. К реке унеслось несколько человек, застучали топоры. Дружинники и воины выстроились красивыми рядами, неподалеку от нас встал сам конязь, придирчиво наблюдавший за окончанием работ. На нас высокое начальство едва взглянуло. Рослый, широкий в груди и плечах, конязь внушал почтение и трепет, про таких говорят – человек на своем месте. Местный властитель отличался сурово-мужественной внешностью, потрошащим взглядом и лицом много повидавшего человека. Окладистая бородка пробивалась сединой, возраст вплотную приблизился к экватору века или уже уполз за него. Годы еще не сказались на выправке и стати, но уже подтачивали тело, упивавшееся последними радостями молодости – по-прежнему легко взлететь в седло и почти невесомо соскользнуть, резко нагнуться или стремительно шагнуть к кому-то, словно что-то увидев, что вызывало переполох и шараханье. Сейчас он застыл недвижимо, и прочие, кто не участвовал в происходящем напрямую, тоже превратились в каменные изваяния.