Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном
Шрифт:
Только теперь я понял окончательно, что проиграл. Проиграл все: жизнь, надежду, мечту. Журавля в небе и синицу в руках. И не одну. А одну подвел, не сумев защитить. Какой я после этого мужчина? Мужчины побеждают. Проигрывают много думающие о себе существа, которые относят себя к мужчинам исключительно по ничем не подкрепленному самомнению и наличию болтающихся штучек в штанах. Пусть даже в юбках или одних рубахах, если учесть местную специфику. Остался выбор: погибнуть героем или жить побитым псом. Будь я один, мог склониться ко второму варианту. В зависимости
Под кожу вполз ядовитый холодок страха. Тьма угнетала, давила, расплющивала. Не тьма – чернота. Абсолютная. Везде. Вокруг и в мыслях. Мир сузился до единственной мысли и превратился в ощущения. Только слух и осязание. Стук и шаги. Перекрикивание тянущей судно команды. Бок прижатой ко мне царевны. Болтанка от мелкого волнения у берега. Бичевание себя за нерасторопность.
Час. Минимум. Ценой в жизнь. Почему мы не ринулись под укрытие ветвей по первому слову старика?
Теперь просто ждать.
Прошел еще час. И еще одна жизнь.
– Пройдем ли досмотр? Все напряжены, надо бы отдохнуть, – просочился сквозь доски голос помощника.
– Всегда проходили. Всем молчать, говорю только я.
После слов Никодима раздался жуткий скрип и сразу – чужие голоса. Легкий удар борта обо что-то. Судно остановилось.
– Встать! – прилетел отчетливый приказ чужих.
В ответ – гневный выкрик Никодима:
– Я капитан. Делайте свое дело и проваливайте.
– Напоминаем – невыполнение приказа приравнивается к оказанию сопротивления.
Я узнал, что чувствуют приговоренные, перед которыми забрезжила возможность помилования. Чернота мыслей схлынула, породив обычную ночь, после которой бывает утро. Второе дыхание, второе рождение… Что-то из этой серии сейчас происходило с нами. Марианна тоже вздрогнула. Тонкие ножки еще теснее прижались к моим. Там, наверху, решалась наша судьба. Мы вслушивались. Каждый звук взметал и гасил надежды:
Хруст киля по донному песку.
Скрип досок над нами.
Поскребывание сапога Никодима о смертельную скамейку.
Деревянный визг штыря об отверстие.
Туда-сюда. На полсантиметра. Люфт. А у нас – пот на лбу. И не вывернуться: вокруг – мешки. Плечо потерлось о плечо. Последняя земляничка Хрисанфии. Куда до эмоциональной мощи этого касания какому-то поцелую.
Хотя… Вот сейчас, с направленным в лоб острием, мне вдруг до смерти захотелось поцеловать Марианну.
Нет. Не Марианну. Совсем не Марианну.
– Всем сойти на берег!
– Нет такого закона! – Никодим понял, что что-то пошло не так.
Даже мы поняли. Интонация, в которой плескалось отчаянье, сказала больше слов.
– Есть возражения? – принеслось с берега.
– Иду. – Нога над нами пошатала скамейку.
Если наступит…
Ау, Вселенная: мысленная фраза «захотелось поцеловать до смерти» не являлась адекватным, четко сформулированным желанием! Ты слышишь?! Я утрировал! Я пошутил!
Только бы мне не пошутили в ответ.
Шаги двинулись вон с борта. Моим потом можно
Шум. Возмущение. Ругань. Через полжизни – новые шаги. Несколько человек. Стук дерева о дерево. Частый. Нескончаемый. Приближающийся. Простукивание палубы завершилось прямо над нами. Осторожное вытягивание скамейки…
Свет! В оба отверстия. Скосив глаза, я встретился со взглядом Марианны. Она плакала.
Доску подняли.
– Вот они где.
Сверху нависли несколько былинных богатырей в шишаках и пластинчатом доспехе – для качественных кольчуг нужно железо, а здесь еще бронзовый век. Мечи, как и везде, широкие, короткие, такие годятся больше рубить, чем колоть. Сапоги высокие. Щитов нет. Впрочем, только у тех, кто вытащил нас и повел на берег. У выстроившихся снаружи было все: и щиты, и копья, и луки. Команду Никодима скрутили и уложили мордами в землю. У нас, осторожно извлеченных из тесной щели, вытащили кляпы.
– Где старик?
– Убит. – Отвечать взялся я, и быстро, поскольку Марианна тоже уже открыла рот. Моя рука одернула ее за рубашку. Мы в мужском мире, пусть привыкает. – И мальчик тоже.
– Их притопили прямо на стоянке, – все-таки влезла царевна. – Под камнями.
Один из стражей врезал сапогом по борту и даже не заметил.
– Они? – Рука в бронзовом наруче указала назад, на связанных.
Мы синхронно кивнули.
– Донесение конязю уже отправили, – сообщил один из солдат тому, который спрашивал про деда Пафнутия.
До берега, куда мы стремились, рукой подать – он представлял собой вознесшуюся к небесам неприступную скалу, часть которой в середине обрушилась, и река оказалась частично перегороженной. Основная вода промыла себе путь под камнями, а для судоходства осталась небольшая протока с порогами. Здесь, на излучине, где река плавно изгибалась между неприступной каменной громадой по той стороне и предгорными холмами по этой, располагалась застава – пограничная или таможенная, или одно в другом. На холме скалилась щербинками бойниц на реку и горы бревенчатая крепость, стены охраняли часовые, незаметно никак не пройти. Если я хотел сплавиться с Марианной вниз по течению к оставленному лагерю на Западной границе, то должен был привести ее примерно сюда. Прямо в руки стражей реки. Получается, что, похитив нас, Никодим тем самым спас от смерти? Солдаты из возможных врагов превратились в спасителей. Бывает же.
Как бы там ни было, благодарности к захватчикам я не испытывал. Душа ликовала, когда одного за другим их под конвоем повели по холму вверх – внутрь крепости. За высокой стеной виднелись верхушки строений. Снаружи на стене висели привязанные бочки. Думаю, с чем-то горючим внутри. Отвязать – и покатятся прямиком на протоку, если кто-то рискнет прорваться с боем. А если такая же крепостенка стоит и по другую сторону реки на землях конязя, то всю середину можно считать внутренним морем. Никто не пройдет без спроса.