Зимопись. Книга шестая. Как я был стрелочником
Шрифт:
– Вам не нравится? Скоро все зарастет!
– Хозяин спросил «зачем», – напомнила Любослава.
– Меня заставляют. – Калинка опустила глаза. – Э-э… заставляли.
Вопрос не о том. Сам виноват, не умею правильно формулировать.
– Как ты попала сюда в таком виде? – скорректировал я.
На языке вертелось, множилось и готовилось убежать «Кто научил? Кто, вообще, это придумал? Где такое видано, кроме мира, откуда я родом? Ввел
– Начну с того, что я дочь Еконоградского конязя.
– Дочь конязя?! – Ни фига себе абзац. Что ни день, то открытия.
– От наложницы.
Грусть в голосе Калинки рассказала о пропасти между этими понятиями.
Мой взгляд выразительно осведомился: мол, типа, и что? Какой дополнительной информацией нужно владеть, чтоб понять глубину трагедии?
Трагедия имелась. Девушка разложила мне, абсолютному незнайке, который словно с луны свалился, ситуацию по полочкам.
Издревле установилось, что раз в три года благодарный народ дарит конязю новую наложницу. В реальности правитель, конечно, сам выбирает. Прежнюю забирают папы, о ней больше никто никогда не слышит. Законные наследники конязя имеют право избрания на престол, а детей наложниц при рождении отбирают у матерей. Папы распределяют их в крестьянские семьи на условиях анонимности. Дети растут, со временем узнают про отца, а имя матери сразу и навсегда вычеркивается из истории. До выбора профессии не доходит: в нужный момент объявляются папы, и жизнь круто меняется. Подросшие бастарды становятся доходным товаром. Многие местные и гости хотят заполучить родную кровь правителя – одни из честолюбия, чтоб прислуживал как бы член семьи того, перед кем сами пресмыкаются, другие для утех по той же причине, третьи именно из-за крови для каких-то опытов – говорят, среди магов и других ученых (процитировано дословно) династическая кровь очень ценится. Рассказчица совершенно не понимала кошмара такой жизни, глаза ей застилали картины сказочных поместий магов и состоятельных господ, которые могут позволить содержать невольников.
– А меня несправедливо забраковали и выгнали! – возмущалась Калинка. – Говорят, обманули, подсунули не ту! С какими-то записями мои приметы не сошлись. Понятно, я же изменилась за столько лет!
Любослава осторожно вставила:
– В вашей семье, имею в виду крестьян, где воспитывалась, дети не погибали?
– Какая разница, я – дочка конязя, а меня вышвырнули, словно шелудивую козу!
Слева от меня раздался вздох, объясняющий,
– Ту семью казнили за обман, а меня выставили за ворота! – Девушка до сих пор не могла успокоиться, глаза напоминали огнеметы, кулачки готовы были бить и кромсать. Случившееся в детстве отравило жизнь и настолько въелось в сознание, что отвергало здравый смысл. Аргументов Любославы Калинка даже не услышала. – Потом меня подобрали служивые, я жила на заставе, в конюшне пряталась от проверок начальства. Солдаты кормили, они и обрили с головы до ног в первый же день – от насекомых, которые жутко кусались. Сначала регулярно удалять волосы меня заставляли, потом стало привычкой. Теперь плохо себя чувствую, когда что-то колется и мешает.
Как всегда, сложное на поверку оказалось проще некуда. Никаких вывертов моды двадцать первого века, обычная гигиена.
– Когда заставой овладели убегайцы, меня обнаружили, а когда их выбили, я была выдворена за пределы страны как пособница. Разве это справедливо?
– В мире нет справедливости. – Я зевнул.
Волновала судьба не Калинки, а Марианны. «Наложницу забирают папы, о ней больше никто никогда не слышит». «Детей наложниц при рождении отбирают у матерей». Знала бы это Марианна, когда планировала побег.
Очень надеюсь, что так и не узнала.
Глава 9
Я все еще притворялся больным, но затягивать не стоило. Сверху периодически доносился ропот.
– Не слишком ли сказочно устроился наш одноразовый герой? – слышался голос, похожий на Моржуковский.
Не настаиваю, что голос именно его. Так думали многие, и язвительные обвинения падали неоднократно.
– Если не проболеть до конца, будут осложнения, а потом – за борт, – ответил голос капитана, в котором сквозило укоризненно-назидательное выражение. – Хочешь, чтоб однажды так поступили с тобой?
На некоторое время вопрос исчерпывался. Лишь на некоторое. Зависть – слишком распространенное чувство. К тому же умением отлынивать мог похвастаться любой, потому все прекрасно понимали ситуацию, поставив себя на мое место. Счастье, что спорить с капитаном никто пока не решался.
А он снова спустился поговорить.
– Выглядишь хорошо, – сказал Урван, когда глаза привыкли и внимательно вгляделись.
Мои сиделки мигом испарились, отправившись в глубину трюма к прочим пленницам.
Конец ознакомительного фрагмента.