Зина Портнова (Военная проза)
Шрифт:
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Девочка-подросток в пестром платье бросилась к полицейским, растолкав их, вырвала из рук оторопевшего полицая веревку и, обхватив корову за теплую шею, закричала тонким, прерывающимся голосом:
– Не дадим! Не дадим!.. Мы все с голоду подохнем... Не отдадим!
Мальчишки, следуя примеру Зины, тоже подбежали к корове и, обхватывая ее руками, старались заслонить от полицейских. Те, грязно ругаясь, стали отталкивать ребят. Один из полицейских, пытаясь вырвать из рук Зины поводок, споткнулся, едва не
Возле избы уже собрался народ. Слышались голоса:
– У бабки Яблоковой корову забирают...
А Зина, подхватив на руки заплаканную маленькую Любашу, подскочила к немецкому офицеру, стоявшему поодаль и с холодной надменностью наблюдавшему эту сцену.
– Оставьте нам корову, господин офицер!.. Чем мы Любочку будем кормить. Оставьте...
Офицер недовольно сморщился, повернулся медленно к полицейским, солдатам, махнул рукой и громко по-русски произнес:
– Оставить...
И, отстранив Зину, вышел с усадьбы на улицу. Вслед за ним к калитке направились солдаты и полицейские.
– Германское командование, проявляя гуманность, в виде исключения, сжалилось и дарит вам корову!
– счел нужным напоследок сообщить переводчик, обращаясь к бабушке.
А Зина, все еще не веря в то, что у нее хватило смелости отстоять Белокопытку, присела на завалинку, стараясь успокоиться, чувствуя, как обессиленно дрожат у нее руки и ноги.
Глава четвертая
О контрнаступлении Красной Армии, которого жители деревни с таким нетерпением ждали, уже не было разговора. Все понимали: на фронте происходит что-то неожиданное и страшное, раз гитлеровцы так быстро оказались за сотни километров от границ - в районе Витебска и Полоцка.
Немецкие сводки, расклеенные на заборах, сообщали об огромных успехах гитлеровских войск, которые уже находятся под Ленинградом и на пути к Москве, о том, что Красная Армия окончательно разбита и в руках "доблестных войск фюрера" сотни тысяч пленных.
"Неужели это все правда?" - с ужасом думала Зина, и ее сердце тоскливо сжималось. Утешала надежда, что отец и мать не в оккупации, остались в Ленинграде. Она теперь избегала говорить с тетей Ирой о Ленинграде, напоминать ей о родных. Видела: тетя Ира очень страдает, предчувствуя, что погиб муж.
– Преждевременно хоронишь, - старался успокоить ее брат.
– Он железнодорожник, с каким-нибудь эшелоном, наверно, пробился к своим. Это мы с ребятами здесь застряли.
Хотя и сам дядя Ваня с каждым днем становился мрачнее, теперь он уже часто вслух задавал себе терзавший его вопрос: как это он, участник гражданской войны, так опростоволосился, остался в деревне?
Пожалуй, единственным членом семьи, не потерявшим бодрости, живости, не впавшим, как остальные, в отчаяние, была бабушка. "Что людям, то и нам!" откликалась она своей обычной поговоркой, когда возникал какой-либо тревожный разговор. Ее явно утешало, что в избе так много близких и она не одна.
Общительный, разговорчивый дядя Ваня, не в пример сестре и
Зине казалось странным, что дядя Ваня не только охотно вступал в разговор с любым встречным, но и общался с полицейскими, даже угощал их махоркой. Спрашивал, сколько они получают за свою службу, как относятся к ним гитлеровцы. А когда тетя Ира упрекнула его, что ведет он себя с полицаями слишком панибратски, дядя Ваня заявил:
– Я правду ищу. Живем мы теперь, как кроты в норе. Нет у нас ни газет, ни радио. Разговаривая с ними, что-нибудь новое узнаю.
Однажды, вернувшись из поселка, он сообщил:
– Немцы уже не так ретиво хвастаются своими победами. Есть слух, что наши под Смоленском сильно им по зубам дали. Значит, наши уже задерживают гитлеровцев, не дают им ходу дальше.
– Помолчав, добавил: - В станционном поселке неспокойно. На днях подожгли склад с хлебом, развинтили рельсы на узкоколейке, оборвали провода телеграфной связи.
"Значит, есть люди, которые не хотят покоряться гитлеровцам", обрадовалась Зина.
От дяди Вани она узнала, что в станционном поселке появилась полевая жандармерия.
– На рукаве у них череп со окрещенными костями. Говорят, эти страшнее гестапо. Расстреливают без допроса.
Однажды дядя Ваня вернулся из поселка не один. К большой радости домашних, привел двоюродную сестру Зины - Ниночку Давыдову.
– Вот встретил Нину, наше Солнышко...
– сказал он, пропуская вперед круглолицую светловолосую девушку с короткой стрижкой, в измятом дорожном платье и рваных ботинках.
Весной в Ленинграде Нина, которую в семье с детских лет ласково называли Солнышком, вышла замуж за военного летчика и сразу же уехала с ним в пограничную воинскую часть.
– Ниночка!.. И ты с нами?..
– бросилась к ней бабушка, обнимая и целуя.
Поздоровавшись, Нина устало опустилась на лавку.
– С вами... с вами, - повторяла она, привлекая к себе и нежно целуя Любашу и Гальку.
– Ой, как я только уцелела, как добралась до Оболи, и сама не знаю!..
– принялась рассказывать она за чаем о своих мытарствах в пути.
Зина очень любила свою двоюродную сестру. Хотела походить на нее. Смелая и решительная, Нина лихо ездила и на велосипеде, и на мотоцикле, не боялась одернуть хулигана. И теперь у Зины мелькнула надежда: "Может, с приездом Солнышка жизнь в Зуе станет не такой унылой?"
Но Солнышко жить у бабушки отказалась, понимая, как тесно в избушке. Поселилась в соседнем поселке торфозавода, в пустовавшей комнате рабочего жилого барака.
– Боюсь я за Солнышко. Жена военного летчика, заберут ее немцы, беспокоился дядя Ваня.
На всякий случай строго внушат ребятам ни с кем не говорить о своей родственнице. Бабушку дядя Ваня тоже предупредил:
– Ни слова...
– Разве я не понимаю...
– ворчала Ефросинья Ивановна.
– Что я, уж такая глупая!