Зита и Гита
Шрифт:
Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.
Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?
Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.
Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!
Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона
Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!
Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.
Блажен тот, у кого радость в сердце, разве земля не покрыта кожей для того, у кого ноги обуты?
Крик супруги вывел Бадринатха из блаженного состояния.
— Ишь, нескладеха. У тебя и руки-то не так приставлены, как у добрых людей!
— Ну что ты трешь? — набросилась Каушалья на оторопевшего мужа, который, сверкая оправой очков, удивленно посмотрел на нее.
— Чищу ботинки, — заикаясь, ответил он просто.
— Зита, а ну, вычисти ботинки дяде, и до блеска, поняла? — приказала тетка подошедшей племяннице.
— Мало у нее другой работы по дому? — попытался защитить дядя племянницу.
— Мало у нее работы! Меньше будет есть и больше двигаться, скорее похудеет, — отрезала толстуха.
Ранджит стоял у своих дверей, жевал бетель и усмехался в усы. Но не вмешивался. В душе он был рад, что его сестра так школит Зиту. Он попробует на контрастах, хитростью и вероломством захватить дичь в искусно расставленную сеть.
«Ум мой превыше всего! О, благословен Господь, украсивший сад человеческой плоти розой разума!»
И Ранджит, довольный, закрыл за собой дверь.
Зита быстро убрала в ванной комнате после омовения тетушки. И тут же принялась чистить ботинки.
— Не переломится, пусть работает! — бросила тетка.
— Когда этот адвокатишка принесет за Зиту деньги? Наняли адвоката! До какой же степени нужно было не доверять брату, чтобы нанять адвоката, который распоряжался бы деньгами девушки, — съязвила с удовольствием Каушалья и продолжала, кипятясь все более и более:
— Дом на Зиту записан. А мне что причитается? Пять тысяч рупий в месяц за воспитание, и все! И то, заметь себе, старый упрямец, только до замужества Зиты. Но пусть не очень надеется. Ждать ей этого замужества и ждать!
Ранджит возлежал на тахте и читал газету. Вошел Раму, предварительно постучав.
— Господин Ранджит, я принес вам чай, — доложил Раму.
— Дай спичку, — грубо потребовал Ранджит, не обращая внимания на чай.
Раму, чиркнув спичкой о коробок, поднес лепесток пламени к сигарете господина.
Ранджит глубоко затянулся и, пустив кольцами дым в потолок, сказал, растягивая слова:
— Завтра утром чай пусть принесет мне Зита. Понял? А теперь убирайся отсюда.
Грустный Раму вышел и в молчании плотно прикрыл за собой дверь.
Младший брат Шейлы — Пепло рос смышленым и наблюдательным. Ему было уже десять лет.
Отрок в душе любил Зиту, а к Шейле относился преднамеренно грубо и всегда подшучивал над ней.
Пепло увидел, как Зита чистит ботинки, и ему захотелось помочь ей.
— Сестра, — сказал он, — давай я почищу ботинки.
— Спасибо, Пепло!
И вдруг Зита вздрогнула от ужаса, вспомнив, что оставила включенный утюг на сари Шейлы.
— Мама! Смотри, что она наделала! Она нарочно сожгла мое самое любимое сари! — притворно плачущим голосом заныла Шейла.
— Вот, вот, — вмешался дядя, — забили голову бедной девочке работой: сделай то, сделай это! Сколько у нее хозяев! Да еще твой Ранджит!
— Замолчи! Тебя не спрашивают, — взорвавшись, осклабилась Каушалья.
Бадринатху показалось, что она стала увеличиваться в объеме. Глаза ее округлились при виде прожженного сари и стали медленно вращаться.
Давление «парового котла» дошло до предела, еще секунда — и будет выброс.
Побагровев от возмущения, на какое-то мгновение Каушалья не находила выхода своему негодованию. Гневная стихия захлестнула ее. Все дремлющие в ней инстинкты тигрицы обнажились с первобытной силой, и она закричала:
— Негодяйка, я убью тебя!..
Зита, бледная, испуганная и взволнованная, подбежала к Каушалье и в отчаянии, сложив руки на груди, умоляла:
— Тетя, простите, я не хотела, тетя, простите!..
Она дрожала, как пальмовый лист на ветру. Бедная девочка!
Сердце ее так колотилось, что казалось, вот-вот выскочит из груди, и она ничего не смогла сказать, кроме: «Тетя, простите, я не хотела».
Сиротское сердечко учуяло надвигающуюся грозу. Слезы ручьями потекли из ее прекрасных глаз, в которых отражались страх, беспомощность, боль и смятение. Это были глаза Лолиты, ее матери, чистые, как воды Годавари, но в этот миг они помутились, и волны горечи и страдания прокатились по ним. Зита плакала навзрыд.