Златоокая девушка
Шрифт:
Это приключилось со мной, простым почтальоном. Он, верно, принял меня за какого-нибудь корреспондента, хоть, правда, я и разношу корреспонденцию, — сказал почтальон и сам рассмеялся, довольный своей нескладной остротой. — Ну, а от прислуги и не надейтесь что-нибудь вытянуть: немые они, что ли, только никто в квартале от них живого слова не слыхивал; уж не знаю, какое жалованье им платят, чтобы они держали язык за зубами да в рот спиртного не брали, верно только, что к ним не подступиться: не то боятся, что их пристрелят, не то уж очень большие деньги им придётся потерять, если проболтаются. Если хозяин ваш настолько любит мадемуазель Пакиту Вальдес, что преодолеет все препятствия, ему все равно не справиться с доньей Кончей Мариальвой; эта дуэнья неотступно сопровождает девушку и готова, кажется, упрятать её под свою мантилью, лишь бы не отпустить её от себя. Они словно пришиты друг к другу.
— Вы только подтвердили, уважаемый господин почтальон, то, что мне уже приходилось слышать, —
— Да, то же самое мне рассказывал привратник барона де Нусингена, сад которого примыкает к особняку Сан-Реаль.
«Вот и отлично! Барин его знает!» — подумал Лоран.
— Знаете что? — сказал он почтальону, искоса поглядывая на него. — Хозяин мой охулки на руку не положит, и задумай он поцеловать пятку самой императрицы, то уж не миновать ей этого! Если бы вы ему понадобились, — чего я вам от души желаю, так как человек он щедрый, — скажите, можно ли рассчитывать на вас?
— Да ради Бога, господин Лоран! Зовут меня Муано, на букву «мэ», как барашек блеет.
— Ладно, запомню, что на «мэ», — усмехаясь согласился Лоран. — Живу я на улице Трех Братьев, в номере одиннадцатом, на шестом этаже, — продолжал Муано, — у меня жена и четверо детей. Если то, что от меня потребуется, не будет противно моей совести и служебным обязанностям, — вы понимаете? — я весь к вашим услугам!
— Вы славный малый, — сказал ему Лоран, пожимая руку.
Когда камердинер доложил Анри о результатах своих трудов, тот заметил:
— Пакита Вальдес, как видно, любовница маркиза де Сан-Реаль, друга короля Фердинанда. Только испанские мозги этого восьмидесятилетнего трупа способны выдумать подобные меры предосторожности.
— Сударь, — обратился к нему Лоран, — не попасть вам туда, разве что спуститься на воздушном шаре.
— Ну и дурак! Да к чему нам забираться в дом, чтобы добыть Пакиту, когда Пакита сама может оттуда выйти?
— Но, сударь, как же быть с дуэньей?
— Запрём мы дуэнью на несколько дней, вот и все.
— Стало быть, Пакита — наша! — воскликнул Лоран, потирая руки.
— Ах ты, негодник! — прикрикнул на него Анри. — Берегись, я отдам тебя на усладу дуэнье, если будешь так нагло говорить о женщине, которой я ещё не обладал… Подай мне одеться, я ухожу из дому.
Минуту Анри предавался радостным мыслям. Не в укор женщинам будь это сказано — стоило ему только пожелать, и он добивался любой из них. И действительно, что стоит женщина, если, не имея любовника, она устояла бы перед молодым человеком, который наделён красотой, одухотворяющей тело, наделён умом, украшающим душу, наделён волей и богатством — этими источниками подлинного могущества? Но столь быстрые победы не могли не надоесть победителю, вот почему уже около двух лет де Марсе отчаянно скучал. Погружаясь в пучину сладострастия, он выносил оттуда больше гравия, чем жемчуга. Итак, в конце концов он уподобился монархам и, как они, стал молить судьбу послать ему какое-нибудь трудное препятствие, мечтал о каком-нибудь приключении, которое требовало бы от него затраты всех духовных и физических сил, пребывающих в полном бездействии. Хотя Пакита Вальдес являла собой дивное сочетание всех совершенств, которыми доселе он в других женщинах наслаждался лишь порознь, однако он почти не испытывал к ней чего-либо, похожего на страсть. Лёгкость, с какой он удовлетворял свои желания, ослабила в его сердце чувство любви. Подобно старцам и всем пресыщенным людям, он увлекался только сумасбродными выходками, разрушительными страстями.
Увлекался прихотями, удовлетворение которых не оставляло в сердце его никакого тёплого воспоминания. Для юноши любовь — самое прекрасное чувство, она — цветение его души; под её солнечно-яркими лучами пышно распускаются самые вдохновенные и высокие мысли; в первых плодах всегда есть особая прелесть. У зрелого мужчины любовь становится страстью, сила приводит к излишествам. У старика любовь превращается в порок, бессилие приводит к разврату. Анри был в одно и то же время старик, зрелый мужчина и юноша. Чтобы испытать волнение настоящей любви, ему, как и Ловласу, необходима была Кларисса Гарлоу. Без чудотворного сияния такой редкостной жемчужины его страсть могло подхлестнуть лишь тщеславие парижанина либо надуманное решение довести ту или иную женщину до той или иной степени разврата, либо, наконец, острое любопытство. И вот, доклад камердинера Лорана сразу придал Златоокой девушке огромную цену. Предстояло дать бой некоему тайному врагу, по-видимому столь же опасному, сколь и ловкому; чтобы одержать победу, необходимо было пустить в ход все силы, подвластные Анри. Он собирался разыграть старую и вечно новую комедию, где обязательными персонажами являются старик, молодая девушка и любовник — дон Ихос, Пакита, де Марсе. Если Лоран и мог сойти за Фигаро, то дуэнья казалась совершенно неподкупной. Так действительный случай завязал узел пьесы покрепче самого искусного драматурга! Но разве случай — не своеобразный гений?
«Надо быть начеку», — решил про себя Анри.
— Ну, как твои дела? — обратился к нему Поль де Манервиль, входя в комнату. — Я пришёл позавтракать вместе с тобой.
— Вот и хорошо! Ты не рассердишься, если я буду одеваться при тебе?
— Что за странный вопрос!
— Да ведь мы нынче все перенимаем у англичан, так что сами понемногу превращаемся в ханжей и лицемеров, — сказал Анри.
Лоран принёс своему барину столько различных туалетных принадлежностей и приборов и столько разных прелестных вещиц, что Поль не удержался, чтобы не сказать:
— Да ты провозишься добрых два часа!
— Нет, — поправил его Анри, — два с половиной.
— Вот что, сейчас мы с тобой одни и можем говорить начистоту, — объясни же мне, почему такой недюжинный человек, как ты, — ибо ты в самом деле недюжинный человек, — почему ты так подчёркиваешь своё щегольство, которое так не идёт к тебе. Зачем наводить на себя лоск битых два с половиной часа, когда достаточно принять пятнадцатиминутную ванну, быстро причесаться и одеться. Ну, объясни мне свою систему.
— Знаешь ты, толстый дуралей, я в самом деле люблю тебя, если готов поделиться с тобой своими высокими идеями, — ответил юноша, которому в это время при помощи мягкой щётки натирали ноги английским мылом.
— Но ведь и я выказал тебе самую искреннюю привязанность, — заметил Поль де Манервиль, — и я люблю тебя, признаю твоё превосходство над собой..
— Ты должен был заметить, — если только вообще ты способен наблюдать душевные явления, — что женщины любят фатов, — продолжал де Марсе, ответив одним только взглядом на излияния Поля. — Понимаешь ли ты, почему женщины любят фатов? Пойми, дружище, ведь одни только фаты среди мужчин заботятся о собственной особе. Разве у окружающих не возникает мысль, что это чрезмерное внимание к себе — забота о достоянии своей возлюбленной? А женщины падки именно до тех мужчин, которые принадлежат другой. Любовь в сокровенной сущности своей — воровка. Я уже не говорю о том, что женщины помешаны на чистоплотности. Укажи мне хоть одну женщину, которая воспылала бы страстью к мужчине-замарашке, будь он самым исключительным человеком! Если подобные случаи и наблюдаются, то их надо рассматривать наравне с прихотями беременных женщин, как сумасбродство, которому все мы отдаём дань. И сколько видел я исключительно интересных людей, отвергнутых женщинами за нерадивое отношение к своей собственной особе Фат исключительно занят собой, то есть занят всякими глупостями, пустячками А что представляет собой женщина? — изящный пустячок, скопление глупости! Разве двумя обронёнными словами нельзя задать ей работу на добрых четыре часа? Она не сомневается, что фат обратит на неё свои взоры, ибо ему до чего-нибудь значительного нет никакого дела. Он никогда не пренебрежёт ею ради славы, честолюбия, политики, искусства — этих великих куртизанок, в которых она видит своих соперниц. Фат, наконец, ради женщины не побоится стать мишенью для насмешек, и сердце её преисполнено благодарности к человеку, страдающему из-за любви к ней. А потом, ни один фат не проявит себя фатом без достаточных оснований. Женщины сами возводят нас в этот чин. Фат — полковник в любви, удачливый волокита, командир женского полка! Милый мой, в Париже ничего не утаишь, и ни один мужчина не станет фатом ни с того ни с сего — gratis [3] . Возьмём, например, тебя: у тебя одна любовница, и, возможно, ты прав, имея всего одну, но только попробуй стать фатом — ты не будешь даже смешным, ты просто убьёшь себя. Ты станешь ходячим образцом власти предрассудков, твоя репутация будет установлена раз навсегда. Ты будешь воплощать глупость, как Лафайет воплощает Америку , Талейран — дипломатию , Дезожье — песню , Сегюр — романс . Если они изменят своему жанру, никто не поверит в целесообразность их существования. Ничего не поделаешь, таковы уж французы — не жди от них справедливости. А между тем господин де Талейран, возможно, великий финансист, Лафайет — тиран, Дезожье — администратор. Попробуй, заведи в будущем году сорок любовниц, — общество не признает за тобой и одной. Итак, фатовство, дружище, — признак непререкаемой власти, завоёванной над женской породой. На мужчину, любимого многими женщинами, смотрят как на человека великих достоинств, и все наперебой стараются завладеть бедняжкой! Но, поверь, мне не дёшево это стоит — иметь право, входя в гостиную, посмотреть на всех с высоты своего галстука или через монокль и смерить презрительным взглядом самого достойного человека, если только на нем жилет, вышедший из моды! — Лоран, ты делаешь мне больно! — Позавтракаем, Поль, а потом отправимся в Тюильри взглянуть на дивную Златоокую девушку.
3
Даром (лат.).