Златоустый шут
Шрифт:
— Я вижу, ты удивлен, Боккадоро? — рассмеялся он, по привычке поглаживая бороду. — Такова награда за услугу, которую ты оказал роду Сфорца, — с этими словами он потрепал меня по голове, как собаку, хорошо проявившую себя на охоте.
Я ничего не ответил ему и даже не пошевелился, словно превратившись в часть каменной скамьи, на которой сидел. Никогда прежде я не был так близок к тому, чтобы нарушить свою клятву ни при каких обстоятельствах не поднимать на него руку, но даже если бы я захотел встать и задушить его, как он того заслуживал, на это у меня просто не хватило бы сил.
Прежде чем он успел добавить что-либо еще, из двери справа от меня показались две женские фигуры. Это были мадонна Лукреция и мадонна Паола. Завидев меня, они поспешили ко мне, выражая удивление по поводу того, как быстро я поправляюсь, и так же решительно, как это сделал чуть раньше Джованни, пресекли мою слабую попытку подняться на ноги.
— Я не знаю, как благодарить Небеса за то, что вы сделали для меня, мессер Бьянкомонте, — сказала мадонна Паола, и лицо синьора Джованни внезапно потемнело.
— Мадонна Паола, — ледяным тоном промолвил он, — вы назвали имя, которое ни при каких обстоятельствах не должно произноситься в Пезаро. Вы рискуете оказать плохую услугу Боккадоро, напоминая мне о его происхождении и о тех печальных обстоятельствах, при которых он появился здесь.
Она повернулась к нему, и в ее голубых глазах отразилось удивление.
— Но, синьор, вы ведь обещали… — начала было она.
— Я обещал, — не дал ей закончить Джованни, — что прощу его, дарую ему жизнь и верну ему свою благосклонность.
— Но разве вы не говорили, что, если он выживет и выздоровеет, вы примете участие в его судьбе?
Непринужденно улыбаясь, синьор Джованни извлек из кармана камзола коробочку с засахаренными фруктами и, щелкнув крышкой, открыл ее.
— Мне кажется, он уже сам все решил, — вкрадчивым тоном произнес он — этот бастард Костанцо Сфорца [47] , когда надо, умел быть хитрым, как лиса. — Я застал его здесь в том же самом наряде, который на нем был всегда, и вот с этой книгой испанских острот в руках. Разве сделанный им выбор не очевиден?
47
Джованни Сфорца был внебрачным сыном Костанцо и госпожи Фьоры Бонн.
Большим и указательным пальцем он взял из коробочки покрытое сахарной корочкой семечко кориандра, вымоченное в майорановом уксусе, и отправил себе в рот. Мадонна Паола и мадонна Лукреция посмотрели сперва на него, затем на меня.
— Это действительно ваш собственный выбор? — воскликнула мадонна Паола, и в ее голосе мне послышался упрек.
— Это выбор, навязанный мне, — с горячностью ответил я. — В моей комнате просто не оказалось другой одежды, а чтение книг всегда можно истолковать как угодно.
Она вновь повернулась с увещеваниями к синьору Джованни, и на сей раз к ней присоединилась мадонна Лукреция. Он внезапно посерьезнел и величественно поднял руку, останавливая их.
— Я проявил больше милосердия, чем вы думаете, — заявил он. — Что же касается восстановления в правах бывшего владельца земель Бьянкомонте, то это повлечет за собой слишком серьезные политические последствия; такие, о которых вы, как я вижу, даже не подозреваете. В чем дело? — резко обернулся он к приближавшемуся слуге, который сопровождал забрызганного с ног до головы грязью курьера.
— Откуда вы? — не дожидаясь объяснений слуги, спросил Джованни посыльного.
— Из Рима, — ответил тот. — Я привез письма от папы светлейшему синьору Джованни Сфорца, тирану Пезаро, и его благородной супруге мадонне Лукреции Борджа.
Он протянул помрачневшему Джованни письма, и тот, словно нехотя, взял их. Затем, велев слуге позаботиться о курьере, он отпустил обоих и секунду стоял, взвешивая оба пергамента на руке, как будто по их весу мог определить важность написанного там. Шут Боккадоро был немедленно забыт, и у всех — за исключением, наверное, мадонны Лукреции — мелькнула одна и та же мысль: папа требует вернуть мадонну Паолу в Рим. Наконец Джованни подал жене адресованное ей послание и с мрачной ухмылкой сломал печать на своем письме.
Он развернул пергамент, но едва начал читать, как у него на лице отразилось сперва удивление, а затем возмущение и страх; он побагровел, вены у него на висках вздулись, как веревки, и он гневно взглянул на мадонну Лукрецию, не менее своего супруга взволнованную тем, что было написано в ее письме.
— Мадонна! — вскричал он. — Папа велит мне немедленно отправляться в Рим, чтобы ответить на некоторые обвинения, связанные с нашим браком. Вы знаете об этом?
— Да, синьор, — твердо ответила она. — Но папа умалчивает о причинах вызова.
Я подумал, что, возможно, эти причины изложены в другом письме, в том самом, которое ее брат велел мне тайно доставить ей.
— Вы не догадываетесь хотя бы, что это за обвинения, о которых столь туманно намекают мне? — с плохо скрываемым нетерпением продолжал синьор Джованни.
— Прошу прощения, синьор, — с подчеркнутой холодностью произнесла мадонна Лукреция, — но столь интимные вопросы не должны обсуждаться во дворе замка.
Такой ответ подействовал на синьора Джованни словно ушат воды, и от его былой горячности не осталось и следа. Он испытующе посмотрел на жену, но та невозмутимо выдержала его взгляд.
— Через пять минут, мадонна, — сурово проговорил он, — я попрошу вас принять меня в своем кабинете.
Она согласно кивнула; синьор Джованни сдержанно поклонился ей и мадонне Паоле, во все глаза наблюдавшей за происходящим, и, повернувшись на каблуках, быстро пошел прочь. Когда он скрылся в замке, мадонна Лукреция глубоко вздохнула.
— Бедный Боккадоро! — воскликнула она. — Боюсь, что здесь, в Пезаро, тебе больше не на что надеяться. Твои дела придется на время отложить, однако я все же постараюсь уговорить своего брата простить тебя за то, что ты расстроил его планы, — тут она указала на мадонну Паолу. — Если мое ходатайство увенчается успехом, я немедленно дам тебе знать из Рима. Но пусть это останется нашим секретом.