Злая память. Книга первая. Кавказ
Шрифт:
События, в некогда спокойном Грозном развивались в том сентябре стремительно. Толпы митингующих требовали немедленной отставки прежнего руководства республики. В чеченскую революцию вливались всё новые и новые силы. Мятежным духом заражалось всё больше и больше людей. В их числе был и Салман. Его душа пела, а духовному воодушевлению, казалось не будет конца.
Именно там, в революционном Грозном, Даудов и стал невольным свидетелем событий, благодаря которым впоследствии, коренным образом изменилась его судьба. Отряд Руслана Лабазанова захватил грозненский следственный изолятор, выпустив на свободу около
«Зачем ждать нищенских подачек государства, когда можно прийти и взять то, что тебе давно положено.»
И уже через пару месяцев, последовав примеру генерала Дудаева, капитан Салман Даудов бежал из российской армии, дабы по прибытию в независимую Ичкерию, присоединиться к чеченским сепаратистам…
СПИРТ
Ночи в горной местности, как ни в какой иной, отчего-то кажутся особенно ранними и тёмными. Тогда как звезды, на том чёрном небосклоне, чрезвычайно яркими. В безоблачную погоду их здесь тьма-тьмущая – больших и маленьких; крохотных, как точечки и едва-едва различимых.
Именно эту причудливую картину ночного неба, на секунду зафиксировал для себя Самолюк, опрокинув в свой организм восьмую часть кружки чистого спирта.
Покончив с концентрированной жидкостью, Игорь тотчас запил её водой. На мгновение затаил дыхание и, передёрнувшись всем телом, он выпустил из лёгких воздух, пропитанный алкогольными парами. После чего, с придыханием произнес:
– Мужики, а ночь-то нынче, какая тихая. Домой сразу захотелось. На Урале они такие же.
Однако солдаты, стоявшие рядом и молча наблюдавшие за Самолюком, вовсе не разделяли его романтических настроений. Они ждали от Игоря несколько иных комментариев.
– Ты бы лучше сказал, как спирт. Пить, можно? – в нетерпении потоптался на месте Литвиненко. В предвкушении алкогольной эйфории, ему было сейчас вовсе не до сантиментов.
– Не просто, можно… А нужно… – выкрикнул доморощенный дегустатор. – …Отменный. Ни посторонних привкусов, ни добавок. «Идет», как по маслу.
– А ты, Яшка, пугать нас вздумал. Дескать, спирт этот технический, потому и не питьевой. Придумал, понимаешь, какой-то метил. Орал, будто все мы здесь перетравимся, ослепнем. – с облегчением усмехнулся Рудяев. В отличие от рискового Самолюка, он (как впрочем, и все остальные пацаны) наотрез отказался испытывать на своем собственном организме содержимое, украденной со склада канистры.
Лишь после выданного бывшим десантником заключения, загремели солдатские кружки, подставленные под тонкую струйку щедро потёкшей из металлической ёмкости.
Кто-то кряхтел; кто-то импульсивно дышал, пытаясь потушить пожар разгоревшийся во рту, а кое-кто и усиленно внюхивался в рукав своей гимнастёрки – однако «за победу», залпом выпили все, без исключения.
В некотором ожидании (пока выпитое усвоится желудком, а затем ударит и в голову) немного помолчали. Ну а после, с небольшой неуклюжей раскачки, наконец-то полился чисто мужской, пьяный и неорганизованный «базар». Это когда все одновременно говорят со всеми, при этом умудряясь ещё и отвечать на чьи-то посторонние вопросы.
И, как всегда: «за дружбу»;
– …Да говорю тебе, Рудяй… Наш новый командир, полнейший урод. Он мне сразу не понравился. – закусывая хрустящим сухарем, Литвиненко высказал вслух своё мнение. – Не успел, сука, заявиться и уже давай всех «строить». Да кто он ваще такой, чтоб принуждать меня марафоны бегать? Я ему чё, салага? Вы, пацаны, как хотите. А по мне, так нашего нового майора, необходимо хорошенько обломать. Чтоб знал, падла, кто в доме хозяин.
– Дурак ты, Литвин. Ведь это он о нас с тобой, балбесах, и печётся. – возразил ему Самолюк.
– Ты это, Сом, сейчас так говоришь потому, что не беспокоишься за своё завтрашнее утро. Ведь после нынешнего ночного дежурства, тебя никто не тронет. – влез в перепалку Рудяев. – А интересно, что ты запоешь через пару недель. И вообще. На хрен нам, дембелям, эти утренние «напряги»?
– А ты сам прикинь. Очень скоро мы окажемся на «гражданке». Начнем утверждаться в новой жизни, завоёвывать своё место под солнцем. Тут-то кулаки нам, ох, как ещё пригодятся. Вот майор и подтянет нашу боевую подготовку. По себе чувствую, что расслабился я здесь. Растерял форму. Удар совсем уже не тот, что был ранее. Одышка. Да, и в весе, похоже, прибавил. – Самолюк продолжал грудью стоять за Князева.
А почему он это делал, Игорь и сам не знал. Возможно потому, что этот самый майор, чем-то неуловимым был схож с его первым, уже погибшим комбатом, непререкаемым авторитетом для его бывшего десантно-штурмового батальона.
– Пацаны, вам чё, и поговорить больше не о чем? – выкрикнул Якушев. – Целыми днями одна и та же песня. Да, сколько же можно: то о службе, то о командирах. Мужики, ведь скоро наш дембель!
– Кстати, ребята! Никто не знает, где можно разжиться мешком сахара?.. – воспользовавшись временным затишьем, почти машинально поинтересовался Литвиненко. Однако заметив на лицах своих товарищей суровые взгляды, тотчас осекся. – …Ах, да. Подзабыл. Ведь я об этом, у вас уже спрашивал. Может, анекдот рассказать?
– Валяй. – «разрешил» Рудяев.
– Ну, значит так. – неуверенно начал Сашка. Рассказчик-то он был, ещё тот. – Возвращается как-то Басаев с очередного теракта. Как всегда, полный грузовик трупаков. Сзади машина с кучей заложников. Проезжает Шамиль мимо одного из чеченских селений. И вдруг видит, как на окраине аула, расположились братья-вайнахи и их украинские союзники из УНА-УНСО. Короче, хохлы-наёмники. Сидят они, понимаешь, на полянке и косяк забивают. Выскочил взбешенный Басаев из кабины своего грузовика. Подбегает к ним и говорит…
И тут, неожиданно для всех, Литвиненко вдруг притих. Сидит без движений, будто лом проглотил. Лишь глазами своими в немом испуге лупает.
– Саня, ты чего замолчал? Забыл что ли, чем анекдот тот закончить. Чего сказал вайнахам Шамиль?.. – разливая очередную порцию спирта и уже готовый произнести следующий тост, Яшка поторопил сержанта. Искоса глянув на Литвиненко, каким-то шестым чувством или (если хотите, спинным мозгом) Серёга вдруг почувствовал неладное. Подчиняясь выработанному за годы войны инстинкту самосохранения, он тотчас обернулся.