Злая память. Книга первая. Кавказ

Колмаков Олег Владимирович

Припомнил он, и вечер того же дня, когда собрались в их квартире друзья. В тесном кругу, как и положено, выпили за возвращение главы семейства.

А уже на следующее утро, во время завтрака, Лариска вдруг посмотрела на Князева каким-то иным взглядом. Будто бы увидела она его впервые в жизни.

– Валера, ты помнишь, что было накануне? Какую чушь ты вчера нес? Как, едва не подрался с Сашкой, своим другом? Как, в буквальном смысле, от нас сбегали гости? Ни разу в жизни, мне не было так стыдно.

– Подумаешь. Слегка погорячился. – в своё оправдание буркнул Князев. Он и вправду, с трудом

припоминая события вчерашнего вечера. – Незачем было этому гаду, хватать тебя за задницу во время танца.

– Валера, какой «танец»? Какая «задница»? – со злости Лариса громыхнула посудой. – Ты сам-то в это веришь? Князев, ведь ты никогда таким не был. Я всю ночь не спала.

– Тут-то, я чем тебе не угодил? – возмутился Валерий. – Ведь я сразу вырубился. Проспал без задних ног до самого утра.

– Это ты, так думаешь. На самом же деле, ты дико орал всю ночь; бормотал какую-то ерунду; метался; вскакивал; пытался куда-то бежать; стремился кого-то убить. Валера, мне было страшно. Как за себя, так и за нашего сына.

Сейчас майор вспомнил и о том, как спустя какое-то время, супруга выдала ему ещё более жестокий и обескураживающий монолог.

– Князев, за прошедшую неделю я вымоталась и просто до смерти устала. Ты вернулся оттуда совершенно иным. Не поверишь. Но я, будто бы сама побывала на фронте. Ты приблизил мое сознание к некоему помешательству. Полное, причём реальное ощущение, будто бы я нахожусь в окопах, где-то на передовой. Вокруг меня рвутся мины, стреляют военные. Рядом кто-то кричит, падает раненым, погибает.

Как думаешь, почему в последнее время я и вовсе не покидаю квартиру, не хожу на работу или не отправляюсь по иным своим делам? Возможно считаешь, что я хочу быть с тобой рядом, хочу слушать весь этот бесконечный бред? Быть может, я разочарую тебя, Князев, но это вовсе не так. Просто, я очень переживала за наше жильё.

Пойми, Валера. Ты в непрерывном стрессе. И это напряжение, хочешь ты этого или нет, постепенно передается мне. А от меня к сыну. Ещё раз повторю: моя психика на пределе, на уровне срыва. И как бы мне ни было сейчас больно за наш дом, я всё же решила покинуть эти стены. Точнее, не саму квартиру. А этот: ни то туман, ни то кумар, в который ты меня загнал. Я уже договорилась с Сашкой. На пару недель он отвезет нас к маме. А ты, Валерочка, делай все, что хочешь. Воюй, обороняйся, иди в атаку, взрывай газ, сжигай квартиру.

А впрочем, где-то в душе, я всё же надеюсь на то, что мужик ты сильный. Что временное одиночество пойдет тебе лишь на пользу. Успокоишься, возьмешь себя в руки. Ну, и самое главное, прекрати пить.

Наверно, мне ни стоило этого говорить. Уж ты прости. Но, по-моему, со своей войной, ты уже на гране окончательного сумасшествия. Это паранойя. Послушай, что я прочитала по этому поводу в медицинской энциклопедии. Паранойя – хроническое, психическое заболевание. Слышишь, хроническое. Хроническое, то есть, навсегда. Заболевание характеризуется навязчивыми идеями, овладевающими сознанием больного и обуславливающими его действия. Князев, ведь это о тебе.

Удерживать жену Валерий не стал. Тогда это показалось ему бесполезной затеей. Он хорошо знал характер Лариски. Если она, что-то для себя решила, то ни на шаг не отступит от намеченного ранее

плана. А, кроме того, Князев и сам понимал, что происходит с ним нечто неладное и ему, как воздух, необходим некоторый тайм-аут. Ведь в душе его творился полный беспорядок. Словно оставил он незавершённым, что-то очень важное и весьма значимое.

Ну, а предупреждения супруги, он посчитал тогда, чересчур надуманными и отчасти высосанными из пальца. Лариске всегда были свойственны гиперболы. Дабы лишний раз перестраховаться, она всегда могла найти в любой мелочи, вселенскую проблему.

Валерия действительно досаждали ночные кошмары, однако источник их возникновения, по мнению самого Князева, находился вовсе не в его голове. Причина ужасных сновидений была намного глубже. Если хотите, в его истощённой и выжатой как лимон душе. Слишком много нечеловеческих сил и эмоций, было отдано ею накануне, во время штурма дудаевского дворца.

Со своим подразделением Валерий вошел в центр Грозного пятого января 1995-го. Когда дворцовая площадь уже была сплошь завалена трупами российских военных. Их было так много, что казалось невозможно было сделать и шага, чтоб не наступить на чье-либо мёртвое тело. Что ж тут говорить о молодых бойцах, расположившихся совсем рядом с князевской разведротой, если самого Валерия (успевшего повидать, казалось бы, всякое) от подобной картины едва не вывернуло наизнанку. Короче, настроение командира было хуже некуда.

В те дни столица Ичкерии состояла целиком из руин. Горело всё, что могло гореть. Чёрный смог напалма сравнял день с ночью. Трудно было ориентироваться не только на местности, но и во времени суток. Ощущения, пожалуй, были схожи с теми, если б на землю опустилась бескрайняя ночь ада.

Беспрерывная стрельба тяжёлых орудий, перекрёстный пулемётный огонь, чеченские вопли и русский мат – слились в один общий, бесконечный гул. У выживших в той мясорубке бойцов, осталось устойчивое мнение, что видели они воочию начало конца света.

Подразделение Князева закрепилось в развалинах одного из жилых домов. Здесь уже не было привычного разделения на роды войск, федералы занимали один общий фронт. И цель была у всех едина – Президентский Дворец. Он был тогда, как на ладони, в каких-то пятидесяти метрах. Однако шквальная стрельба с обеих сторон полностью блокировала любые попытки прорыва.

И только на третий день бесконечных атак, взрывов и бесчисленного множества потерь, совершенно не ориентировавшийся ни в реальности, ни в пространстве, пропитанный потом и въедливым трупным запахом, одной разночинной и разноголосой «живой лавы», Валерий всё же ворвался на первые этажи злополучных апартаментов генерала Дудаева.

Потом, примерно сутки шел ожесточёйнейший бой внутри здания. Боевики сопротивлялись до последнего патрона, до последнего человека, до самого конца рассчитывая на поддержку из вне.

И вот она, казалось бы, столь долгожданная победа, достигнутая неимоверными усилиями и несоизмеримым количеством человеческих жертв.

Минута триумфа, минута запредельной эйфории.

Пили; произносили тосты за мир во всем мире; братались; обменивались домашними телефонами и адресами. Абсолютно все тогда были уверены, что война окончена.