Злая Русь. Пронск
Шрифт:
Но вот сейчас я легонько, трепетно прижимаю к себе ту, кто поверила в меня, кто подарила мне свою любовь, свою честь, рискуя при этом вызвать ярый гнев крутого нравом отца и навсегда получить клеймо порченной… Ту, кто понесла уже моего ребенка… Обнимая любимую, я словно проснулся от последних ее слов. Я понял, насколько мне страшно проиграть — не погибнуть в бою, а именно проиграть, не сумев оборонить Пронска, не остановив Батыя. Не защитив Ростиславу — и наше будущее дитя, чья жизнь только зародилась в еще плоском животике возлюбленной…
Я мягко отстранился от княжны, аккуратно взял ее ладошки в руки, грея своими, после чего сказал:
— Мне пора, Слава. Еще очень многое нужно успеть сделать перед штурмом, чтобы отразить его — и на все про все у меня лишь эта ночь. Я очень хотел увидеть тебя… И увидел. А заодно вспомнил, за что сражаюсь… И теперь уже точно не забуду.
Закончил я свою путанную речь легкой, виноватой улыбкой. В глазах же девушки промелькнуло огорчение напополам с пониманием, и она ласково улыбнулась в ответ:
— Иди Егор, я все понимаю. Знай — я очень рада, что ты выжил, что здесь и сейчас ты с нами. Это словно держит меня… теперь.
Она не стала говорить про смерть отца — и так все понятно. А после короткой паузы любимая твердо произнесла, с абсолютной уверенностью в голосе:
— Я знаю — ты нас защитишь.
Произнеся нас, она положила руку себе на животик — и меня буквально захлестнуло волной щемящей нежности! А после яркого гнева к захватчикам, посмевшим угрожать жизни моей любимой. Даже нет, не так — жизням моих любимых! Энергично встав (полученные эмоции меня здорово взбодрили) я уже шагнул к двери, кивнув княжне — но тут же остановился:
— А когда мы расскажем обо всем твоему брату? Мы теперь должны ведь… жениться?
Как я ни старался держать свой голос ровным, он дрогнул на последнем слове. Но Ростислава будто бы этого и не заметила, и мягко поднявшись с кровати, приблизилась ко мне практически вплотную:
— Обождать нужно. Теперь сорок дней траура по отцу — и не только по отцу. Не до свадеб сейчас, горе едва ли не в каждом доме… Вот остановишь поганых — тогда и поженимся.
Хм, сказала, будто: а вот устроишься на работу, тогда и… Не так-то это легко, остановить Батыя! Но любимая меж тем уже подалась вперед — и сама первой поцеловала меня, неожиданно горячо и страстно, так, что в голове зашумело, и я уже не контролируя себя стиснул ее в своих объятьях, да потянул подол платья вверх… Но тут за дверью раздались близкие шаги — и мы одновременно отпрянули друг от друга! Однако я не отказал себе в удовольствие посмотреть в ее шалые, затуманенные поволокой, блестящие глаза, полюбоваться счастливой улыбкой приоткрытого в порывистом дыхании рта, высоко вздымающейся грудью… После чего совершенно искренне произнес:
— Я люблю тебя!
И с каким же сердечным теплом, с каким мягким, лучащимся светом в глазах она призналась в ответ:
— А я люблю тебя…
Внутри меня что-то сладко замерло — и я был готов уже вновь заключить девушку в объятья, опять позабыть обо всем! Но тут половицы скрипнули уже под самой дверью — и, кивнув княжне, я резко дернул ручку.
На пороге замер Коловрат, недобро на меня взирая. После чего перевел взгляд на Ростиславу — и перед ней он уже смущенно склонил голову, не найдя при этом следов запретного, что могло бы произойти в светлице. Распрямившись же, боярин произнес:
— Сюда следует князь Михаил. Если ты уже все что хотел поведать, княжне поведал, лучше бы тебе покинуть ее покои, Егор.
Я с легкой усмешкой кивнул Евпатию, после чего с показушной лихостью, предназначенной прежде всего для возлюбленной, ответил:
— Вот князь мне как раз и нужен! Он ведь мне кузнецов обещал, да умельцев, что по дереву работают!
Глава 15
Легкий лязг металла, в основном издаваемый кольчугами или панцирями воев, перебегающих от бойницы к бойнице, шумное дыхание ратников, да удаляющийся от меня по галерее облама голос священника, читающего молитву — вот и все, что тревожит напряженную тишину внутри городней. И, словно усмехаясь над ней, за кольцом стен тысячами голосов громогласно перекликается огромное людское море — море татар, начавших движение к крепости.
Прут впереди себя поганые крытый таран, тянут к башне обе катапульты — и десятки лестниц с железными крючьями поверху, и десятки скошенных штурмовых щитов в полтора человеческих роста. А первые ряды атакующих держат над головами фашины — тугие вязанки с хворостом, коими обычно закидывают ров… И наблюдая за огромной толпой врагов, настоящей тьмой монголов и покоренных, начинаешь невольно повторять слова молитвы, услышанных от обходящего дружинников батюшки:
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится…
Слова девяностого псалма, едва слышимо произнесенные вслух, всплывают в памяти Егора, будто сами по себе — и так же, словно сами по себе, их шепчут мои губы. Но странное дело — произнося их, я словно бы успокаиваюсь, а страх и вовсе отступает после строчки:
— …и тьма одесную к тебе, к тебе же не приближится…
Не про эту ли тьму речь-то шла?!
— Ну что братцы, за мной, к башне!
Микула только крякнул, поднимая на руки «тело» станкового арбалета, а «треногу» подхватил зло косящийся в мою сторону Еруслан. Во время ночного разговора с князем мне неожиданно легко удалось выпросить гридя к себе на помощь. Впрочем, тот не выказал особого испуга или недовольства, только глаза его при этом все так же зло сверкали, что заставило меня помыслить уже совсем о плохом… Кто знает, что пришло в голову зловредному старшему дружиннику? Вдруг замышляет в горячке боя ударить в спину?! Потому-то я и решил поставить его в только что сформированный расчет — пускай на виду будет, да и Микула за ним присмотрит! А то мало ли что… Как говорится в пословице: «держи друга близко, а врага еще ближе»!
Михаил Всеволодович сдержал слово, оказав мне полную поддержку с мастеровыми. И, наоборот, обо мне и княжне он даже и словом не обмолвился. Странно конечно — такое ощущение, что Еруслан и вовсе ничего не сказал о моем визите к сестре Михаила… Но факт есть факт — про Ростиславу речь не заходила, обсуждали мы исключительно оборону Пронска.
После разговора с князем я едва ли не всю ночь провел в самой большой кузнице града, где уже ближе к рассвету и появился наш первый стреломет — точнее, станковый арбалет! Ибо назвать его стрелометом будет совсем неправильно, ведь бьет он не стрелами, и даже не болтами — сулицами! Вязанку которых я, собственно, и несу в руках…
Для мобильности и легкости в транспортировке, наш собственный «порок» сделали из двух частей. Первая — станок-тренога. Ничего сложного — три скрещенных, скованных сверху металлических прута мне по грудь высотой, с заостренными втоками (для лучшей устойчивости). А венчает треногу еще один прут с «яблоком» на конце — металлическим кругом наподобие наверший для рукояти мечей. Он служит частью шарнирного соединения — сверху на него садится втулка, утопленная по центру деревянного ложа арбалета.