Злая Русь. Пронск
Шрифт:
Взгляд мой, изредка скользя по чудом уцелевшему лицу покойника, останавливается на его дочери. Ростислава держится прямо и не позволяет себе сорваться в истерику, но лицо ее белее мела и в красных от плача глазах стоят слезы, изредка стекающие по щекам… Видеть красавицу в таком состоянии очень тяжело, хочется подойти к ней, обнять ее, прижать к себе, погладить по шелковистым волосам… Но разве я могу? На людях, пока она стоит подле брата, ставшего ныне владетелем Пронска?! Последний, со слов местных дружинников, неплохо показал себя в сече и как крепкий боец, и как способный управлять людьми командир. Но сейчас горе потери, словно каменная плита, придавило новоиспеченного князя… Потому-то и обратиться я хочу именно к воеводе, чья скорбь, судя по задумчивому выражению его лица, не захватила Мирослава целиком.
И вновь мой взгляд касается Ростиславы, в тщетной попытке передать ей хоть малую толику душевного тепла, поддержать девушку в столь тяжелой для нее ситуации… Но, увы, она даже не видит меня за спинами собравшихся в полумраке церкви. А если бы и увидела — принесло бы ей это хоть какое-то облегчение?! Расставались мы, признаваясь друг другу в любви, и было это всего несколько недель назад — а такое ощущение, что в прошлой жизни. И что княжна, когда-то представшая передо мной в ослепительной наготе своего молодого, сильного тела, ласкаемая моими губами и руками, едва ли не всецело принадлежавшая мне в ту ночь, вдруг стала совсем другим человеком!
Как же мне хочется, чтобы она хоть на мгновение посмотрела именно на меня, чтобы узнала… И одновременно с тем очень страшно: увижу ли я в ее взгляде пусть даже отблеск тех чувств, коими лучились ее глаза при расставании?!
…Панихида заканчивается, и люди начинают покидать храм — в числе первых и воевода Мирослав, энергично двинувшийся к выходу. И хоть я и надеялся все же пробиться к Ростиславе, хоть мимолетно коснуться ее — или даже просто сказать пару слов сочувствия (за которыми спрячется и тихая радость новой встречи, и надежда, что в ее сердце еще живы прежние чувства) — теперь мне приходится едва ли не бегом догонять немолодого уже мужа.
— Воевода!
Мирослав оборачивается на мой крик, уже будучи в седле. Недовольно дернув головой, он неожиданно хрипло и резко спросил:
— Чего тебе?!
На мгновение опешив от неожиданной для себя реакции, я ответил чуть более жестко, чем желал:
— Сотенный голова княжеской дружины Егор. Мы знакомы — вы ведь тогда были вместе с Михаилом Всеволодовичем, когда шла речь об укреплении града.
Присмотревшись, воевода угрюмо кивнул.
— Признаю. Так чего тебе, Егор?
Интонации говорящего, мягко говоря, не располагают к общению — но делать нечего:
— Нам нужно провести своего человека вторым подземным ходом. И когда я был здесь, то говорил о стрелометах. Вы сделали их?
Проигнорировав мой второй вопрос, Мирослав уцепился за первый с нехорошими такими, подозрительными нотками в голосе:
— А зачем тебе нужно отправить человека подземным ходом?
Все — странное поведение воеводы меня взбесило! А потому я ответил жестко — гораздо жестче, чем следовало бы:
— Чтобы спасти ваши головы! Или думаешь отбиться неполной тысячей воев от пятнадцати тысяч поганых?! И, в конце концов, может, слезешь уже с коня и поговорим по-людски?!
— Что тут происходит?
Голос княжича за спиной заставил меня вздрогнуть от неожиданности — занятый разговором (точнее попыткой нормально поговорить с начальником гарнизона) я пропустил момент, когда большинство собравшихся в церкви покинули ее, став свидетелями финальной стадии «переговоров». В их числе и Михаил Всеволодович.
В их числе и Ростислава.
Обернувшись к вопрошающему, я уже знал, кого увижу — и кто, наконец, увидит меня! Княжна ведь не могла не узнать голос… Мой ищущий взгляд метнулся по сторонам — и тут же разглядел ее! Легко мазнул по гибкой фигуре девушке, облаченной в дорогие одеяния, поднимаясь выше, к лицу, к глазам… И вот, наконец, я нашел их — и прямо посмотрел в красные, заплаканные очи княжны, посмотрел с надеждой и потаенным отчаянием…
Но мои самые страшные прогнозы не оправдались: в ответном взгляде девушки я прочел и узнавание, и явное облегчение — а ее зеленющих глазах боль от потери отца всего на мгновение погасила короткая вспышка радости новой встрече! Она едва улыбнулась мне — тяжело, сквозь слезы, все еще стоящие в прекрасных очах любимой, лишь уголками губ… Улыбнулась, несмотря ни на что — и я ответил ей такой же скромной, едва заметной посторонним глазам улыбкой… И только после прямо посмотрел в лицо недовольно хмурящегося и готового взорваться гневной отповедью княжича.
Хотя какого княжича?! Князя!
— Михаил Всеволодович, я просил воеводу показать потаенный выход из города, ведущий за стены Пронска. Я хотел бы отправить своего человека в Ижеславец и призвать оставшуюся в граде рать нам на помощь.
Молодой мужчина ответил довольно резковато, меряя меня подозрительным взглядом, едва ли не в точность повторяющим взгляд Мирослава!
— Разве пришедшая под стены тьма поганых не взяла крепость?
Я энергично мотнул головой:
— Вряд ли. Детинец держался стойко, при первом штурме татары потеряли многих своих воев. А мы, имея связь с осажденными, узнали, что ко второму штурму во внутреннем укреплении уцелело две трети защитников… Агаряне не оставили тумене, осаждающей Ижеславец, осадный обоз. И нам нечем было помочь ратникам града, хотя тысяцкий голова Захар Глебович предлагал ночную атаку всеми нашими силами. Но ворогов было больше, чем под стенами Пронска — и у них, повторюсь, не было пороков. Потому я предложил ударить по выпасам — и нам удалось угнать большую часть скота у татар, как и их лошадей. Впрочем, вскоре мы перебили живность — гнать ее перед собой возможности не было, могли столкнуться с разъездами нехристей, следующих впереди по реке… Так вот, пришедшие сейчас к Пронску татары явились без коней — очевидно, оставшихся животных они просто съели. А стали бы степняки забивать жеребцов, коли взяли бы Ижеславец? Нет, в детинце имелись запасы продовольствия. Сумели бы истребить агаряне наших воев без значительных потерь во время второго штурма, когда как в первом русичи перебили три тысячи нукеров? Нет! Очевидно, ворог оставил крепость в покое из-за нехватки еды. И наша теперь единственная возможность устоять — это призвать ратников воеводы Ратибора на помощь, да провести их в Пронск подземным ходом.
По мере моего «выступления» лицо Михаила Всеволодовича смягчалось, черты его разгладились, пропали напряженные складки на лбу — а во взгляде загорелась искренняя, ничем не прикрытая надежда! Дослушав до конца, он поднял на воеводу вспыхнувшие веселым огнем глаза и звонко приказал:
— Мирослав, дашь пяток наших ратников в сопровождение человеку…
Тут князь замялся, очевидно, вспоминая обо мне, и я тут же быстро проговорил:
— Я порубежник Егор из Ельца, княже, назначен Юрием Ингваривичем сотенной головой. А ныне…
Тут я немного замялся, ведь среди сотенных голов, уцелевших после боя, в лидеры метил Кречет. Но ведь и дядька, и Захар Глебович прислушивались к моим словам, принимали мои решения! И пусть в дневной сече я уступил командование даже своей сотней «заму» Микуле, а прорывалась объединенная дружина в град под началом Кречета — однако же в присутствии Ростиславы я уже просто не смог ответить иначе:
— А ныне я первый среди сотников, и под моим началом уцелевшая дружина готовится защищать внешнюю стену Пронска.