Злая Русь. Зима 1237

Калинин Даниил Сергеевич

Нет, он не пошел туда, потому что уже успел насмотреться, как обезображивает смерть и огонь тех, кого непогребенными оставили за собой нелюди татарские… Так пусть лучше он запомнит любимых живыми и счастливыми, запомнит, как каждый день, проведенный вместе, они говорили друг друга что любят… Любят маму и папу, жену и мужа, дочек и сестренок… Любят.

Лучше так, чем если перед его глазами навеки застынут их обгоревших кости…

Вихрь мягко ткнулся носом в щеку хозяина, словно подбадривая его — мол, не кручинься, еще прорвемся! Но от этой неуклюжей ласки настоящего друга, верного боевого коня, навеяло лишь новые воспоминания… Словно наяву привиделось, как в первый раз он сажает в седло еще молодого жеребчика старшенькую дочку, как

заботливо придерживает ее в нем, как снимает обратно — а Вихрь тогда также, как и сейчас, мягко ткнулся носом в спинку Руси… Нет ее больше дружище, нет! И Данки нет, и мамы их, Златы… Нет.

Не смогла любимая подарить мужу мальчика, потому-то он и воспитывал дочек немного… по-своему. Например, учил сидеть их верхом, по-мужски, стрелять из лука, иногда даже брал на охоту… А теперь осталась лишь только память о тех светлых днях, проведенных в родных краях Златы — небольшой веси под Рязанью, затерянной в лесах. Эх, с какой отчаянной надеждой он спешил еще из Чернигова к дому ее родителей, как страстно желал узнать, что она покинула Рязань прежде, чем к городу подступили татары! Но на месте веси его ждала все та же картина погрома и пожарищ — и страшное видение обнаженных тел нескольких женщин и девушек, сваленных в стороне. К его приходу их уже крепко погрызли, обезобразили волки — но никого похожего на своих родных он так или иначе не нашел. Зато на горле одной из несчастных разглядел широкий, глубокий порез — видать, татары вначале снасильничали девок, а уж потом и погубили…

— Ну что, Евпатий, когда начнем?!

Не терпится Ратмиру, верному соратнику, вступить уже в бой. И ему, боярину Евпатию Коловрату, также не терпится… Ибо когда он увидел пожарище на месте родного города и отчего, а теперь уже его дома, пал он наземь, да до ночи метался по земле в беспамятстве, воя от боли, горечи… гнева. Когда же вновь он пришел в себя, боль как будто бы и утихла. Притупилась — слишком много ее было, чтобы все чувствовать. Иного бы она и вовсе убила бы, но… Но татары, разрушившие прежний мир Коловрата и его воинов-рязанцев, одновременно с тем подарили им новый смысл для жизни — короткой, полной горечи, гнева, жажды возмездия… жизни. Жизни без страха смерти, без надежд, без будущего — жизни здесь и сейчас, на острие меча или сабли, лезвии топора, навершии палицы или дубины, неважно! Важно, что каждый из чуть менее двух тысяч воев, собравшихся вокруг Евпатия за последние седьмицы — и настоящих дружинников, и простых мужей-крестьян — каждый из них подобен ему: с выжженной душой, потерявшие детей, жен, сестер, братьев, родителей… Потерявших все и всех, забывших о страх смерти — и живущих только ради мига грядущей сечи. Когда всю боль за потери можно будет наконец-то вернуть татарам!

А потому Коловрат не стал спешить давать команду на атаку, когда его рать, следуя конно или на лыжах неизвестными врагу охотничьими тропами, настигла, наконец, орду Батыя! Нет, боярин равномерно распределил свое воинство вдоль лесной опушки, рассчитывая атаковать на как можно более широком участке. И приказал ждать — ждать, пока враг, следуя по дороге, бывшей летом волоком, не углубиться в его засаду.

И вот теперь с недобрым прищуром смотрел Евпатий на медленно ползущий обоз с пороками. Он слышал о подобных устройствах и своими глазами видел широкие проломы в крепкой стене Рязани, оставленные крупными булыжниками и глыбами льда — а потому не сомневался, что город взяли именно с их помощью. Но вот уже и голова обоза поравнялась с его гридями-ближниками, замершими у вершины засады — а значит, настал час расплаты!

— Труби!!!

Поплыл над лесом гулкий рев боевого рога, встревожились ордынцы, заслышав его! Заметалась испуганно обслуга метательных машин, родом из далекой восточной страны, покоренной еще Чингисханом, всполошились сопровождающие обоз монголы! Думали, что оставили позади себя лишь пожарища и мертвецов, что истребили почитай, все живое — но видно в землях орусутов даже мертвецы встают, чтобы мстить!

— ОРУ-СУ-ТЫ!!!

Бросился отряд всадников навстречу гридям Коловрата, иные же татары поспешили наложить тетиву на луки, желая обстрелять стремительно приближающихся на лыжах пешцев рязанских. Полетели стремглав туаджи вперед, к тумену Батыя просить помощи у самого хана…

— БЕ-Е-Е-ЕЙ!!!

— Ха-а-а-ррра-а-а-а!!!

Крепкие, хорошо обученные монгольские всадники-хошучи, закованные в прочную броню-хуяги, склонили копья и ударили навстречу русским всадникам, не хуже европейский рыцарей. Но выдержали в большинстве своем их удары прочные червленые щиты, врезались в монгол широкие и тяжелые наконечники русских рогатин! Если не пробивая их панцири, то выбивая врагов из седел… Полетели под копыта лошадей раненые да убитые всадники с обеих сторон, схватились вои за мечи и булавы, за сабли — началась сеча лютая!

Коловрат отбросил в сторону обломок древка копья — опытный, искушенный воин, он сумел в последний миг направить его вниз, под кромку вражеского щита. И наконечник врезался в ламеллярный панцирь под углом, и узкое, граненое острие его рогатины все же пробило два ряда стальных пластин, застряв в них — отчего дерево просто не выдержало, лопнуло посередине… Перехватив же рукоять висящей на темляке булавы, Евпатий подскочил к очередному противнику с правого бока — и сокрушительный удар стального навершия буквально вмял сталь шлема в лопнувший череп!

— За Злату!!!

…Покуда в голове обозной колонны закипела схватка всадников, еще два клина орусутов доскакали уже до пороков, смяв тонкую цепочку боевого охранения метательных машин, и принявшись яростно рубить обслугу. А стремительно сближающиеся с обозом пешцы попали под град вражеских стрел! Многие попадали — но большинство орусутов продолжило свой бег, ибо в атаку бросились они не плотным строем, а цепью лыжников. И собрать в ней кровавую дань оперенной смерти оказалось не столь и просто… Когда же добрались рязанцы до татар, то бросились на них яростно завывая и ревя, пугая лошадей монгольских звериным рыком! Без всякого строя и порядка, пешцы-ополченцы, вооруженные порой даже просто обструганными и закаленными в огне кольями и дубинами, в большинстве своем не имеющие никакой защиты, атаковали не думая сохранить своей жизни, нет! Но каждый из них, порой уже поймав в грудь или в живот стрелу (а то и две!), с тяжелыми рубленными ранами, оставленными саблями на руках или плечах, все равно тянулся к врагу последним напряжением сил, последним усилием воли… Рязанцев вела свирепая ярость и справедливая жажда мщения. Вои будто запретили себе умирать, покуда не выбьет их копье или кол хоть одного всадника из седла! Покуда топор или дубина в недрогнувшей руке не размозжит тому череп! Иные же бросались к копытам лошадей, рискуя быть поверженными ими — и резали жилы животных, заставляя тех пасть вместе со всадниками! А после набрасывались на последних, словно лютые волки, силясь ножом или даже зубами дотянуть до незащищенного лица или горла врага…

Это была даже не сеча, это был кровавый хаос. И вскоре то в одном, то в другом месте не выдержали нукеры, защищавшие пороки, отступили под бешеным натиском озверевших орусутов, презревших страх смерти! Суеверный ужас поселился в монгольских сердцах при виде неукротимой ярости врага, ведомых лишь одной страстью — убить их! И тогда налетели рязанцы на китайскую обслугу метательных машин, в панике разбегающуюся от свирепого врага, и уже запылали первые пороки… И уже скакали гриди Коловрата, перебившие хошучей в яростной, дикой сечи, от головы обоза назад, гоня перед собой потерявших всякое мужество монголов и безжалостно убивая всех, кто осмелится встать на их пути!

Знал ли Евпатий, что с неполными двумя тысячами атаковал десять? Что многочисленная охрана обоза с хвоста его спешит к голове? Что сам хан Батый, следовавший впереди с туменом отборных монгольских воинов, развернул их назад, обеспокоенный возможной потерей катапульт, баллист, стрелометов? Ведь без них — а особенно, без инженеров-китайцев, способных их построить — чем брать города орусутов?! Вперед же себя Батый отправил сильнейшего и любимого багатура Хостоврула с тысячей отборных гвардейцев-тургаудов с приказом: «принеси мне голову их вожака!». И ответил тот, что приведет орусута живым, на аркане…