Злая Русь. Зима 1237
Шрифт:
— Татары много чего могли сказать — да и мы разве сами данниками Батыя не назвались? А голубь — тварь Божья, мог и не долететь, мало ли в лесах наших птиц хищних?! Глупо, Юрий Ингваревич, принимать бой в одиночку! Ведь на одного нашего ратника приходится семеро татар! Погибнет рать без толку, даже если вдвое больше поганых истребим, даже втрое! И тогда уже вся земля Рязанская, да Пронская, да Муромская запылает, некому будет Батыя остановить!
Впервые за все время разговора в глазах Юрия Ингваревича проявился интерес:
— Откуда же тебе известно про семерых на одного?
Всеволод Михайлович ответил прямо, не таясь:
— Прибыли сегодня ко мне вои Елецкой сторожи. Они боярину твоему, Евпатию Коловрату в степи полонянника добыли, да про число орды вражьей все выведали. О том и сам Коловрат написал в грамоте!
Однако же князь Рязанский последним словам всерьез удивился — нехорошо так удивился:
— Это ж надо, а?! Мы значит, сколько разъездов татарских тайком перехватили, с посольством сына моего дружинников верных отправили, чтобы выведали они число поганых, да так его никто точно и не разузнал. А тут вдруг вои сторожи Елецкой взяли языка, да он им все выложил! И боярин Коловрат вместо того, чтобы мне тут же послание написать, да воев с ним отправить, отправил его тебе?! С каких пор ты, Всеволод Михайлович, Елец в вотчину получил, да воями его распоряжаешься, что они тебя за старшего чтят?!
Князь Пронский несколько смутился, после чего ответил:
— Не мне. Сыну моему, Михаилу, Евпатий грамотку послал.
Юрий Ингваревич тут и вовсе рассмеялся — правда, невесело как-то, а жестко, зло:
— Хахахаха! Вот значит даже как! Ну-ка, приведи ко мне воев сторожи, грамотку от Коловрата принеси, а я воеводу Елецкого покличу. Очень уж интересно мне потолковать с ними, лицом к лицу!
…Пришел я в себя от ушата ледяной воды, вылитого на лицо. И еще не успел даже осознать, что происходит, как меня тут же отвязали от коновязи (и как я успел сюда попасть-то?!), да закинув на спину коня, перед седлом всадника, повезли в неизвестном направлении.
А все мои попытки заговорить с наездником из числа дружинников Пронских, обернулись прахом, столкнувшись со стеной презрительного равнодушия!
Однако чем дольше мы находились в пути, тем богаче были палатки и шатры воинские, встречающиеся нам на пути — а когда конь подо мной, наконец, остановился, я увидел роскошный, расшитый позолотой шатер, стоящей на возвышении отдельно от прочих. Покруче будет, чем у Всеволода Михайловича! И тут сердце мое кольнула тревога — кажись, что к самому князю Рязанскому мы явились! А вот то, что меня от пут на руках при этом не освободили, знак совсем нехороший…
Спихнув меня словно куль с зерном на землю — ударился я пребольно! — молчаливый дружинник грубо поднял меня на ноги и едва ли не волоком потащил к шатру. Но тут уж я, здорово раздраженный событиями последних часов, рванулся из крепких рук воина и едва не прорычал:
— Пусти!!! Сам пойду!
Рослый, крепкий парень смерил меня с ног до головы презрительным взглядом — однако, посмотрев мне в глаза, недовольно скривился, но все же кивнул, позволив самому дойти до шатра, охраняемого едва ли не десятком гридей в начищенных бронях. А миновав полог, я оказался в просторном помещении — впрочем, даже вполовину не таким просторном, как шатер Батыя… Так вот, стоило мне сделать шаг вперед, как на меня тут же выжидательно и как-то недобро уставились несколько незнакомых воинов! А помимо их усталый, какой-то надломленный Кречет — не связанный, но и без оружия, — да рыжий крепыш уже с сединой в бороде, в котором я неожиданно «узнал» (спасибо памяти Егора!) Елецкого воеводу… Еще пристально и одновременно с тем недовольно, неприязненно смотрит в мою сторону Всеволод Пронский! И, наконец, в центре шатра восседает на неком аналоге трона высокий, жилистый мужчина лет сорока-сорока пяти на вид с аккуратно подстриженной русой бородой и дорогих одеждах. Его серые глаза жестко, требовательно впились в меня взглядом — и мне показалось довольно странным сочетание сквозившей в них решительности и одновременно с тем какой-то подавленности… Ну вот и познакомился я с князем Рязанским!
— А чего это он в путах, а, Всеволод Михайлович?
Юрий Ингваревич обратился к князю Пронскому, на что тот коротко бросил в ответ:
— Дерзил.
Государь Рязани невесело усмехнулся, после чего обратился к воеводе:
— Ну, признаешь своих воев?
Твердислав Михайлович — так зовут нашего воеводу — спокойно ответил:
— Конечно, признаю. Справные, ладные вои. Кречет — голова лучшей в Ельце сторожи, Егор — его племянник. Никогда ничего злого за ними не водилось.
Князь кивнул — словно бы чуть разочарованно, после чего уточнил:
— А что, действительно их сторожа ходила за полонянником для боярина моего, Евпатия Коловрата?
И вновь воевода утвердительно склонил голову:
— Было такое, я Кречета потому и оставил в граде со сторожей, чтобы языка в степи взяли, да боярину доставили. Тот хотел взять полонянника с собой, в Чернигов, чтобы князь Михаил Всеволодович о рати супостата узнал от поганого.
Юрий Ингваревич крепко задумался и заговорил примерно после минутного молчания, обратившись к Кречету:
— Ну, а чего ж тогда боярин написал не мне, а княжичу в Пронск?
Дядька, не раз обговоривший со мной все детали, легонько пожал плечами:
— Да потому как веры полоняннику особой не было, княже. Великая рать выходит, эти четырнадцать тумен… Правда, он сказал, что не все силы хана в кулак собрались, что ждет Батый прихода тумен из степи со дня на день. Также толковал, будто есть у хана мастера, что умеют пороки строить — и потому в обозе вражеском следуют они под крепкой охраной. С мастерами умелыми, грамотными, поганым стены наши деревянные на один удар! Наконец, молвил полонянник, что зимой рать вражья собирается идти войной на Русь, замерзшими реками продвигаясь, потому как это лучшая дорога до наших городов да весей!
Уже на словах о приходе подкрепления хану из степи, князь Рязанский весь будто подобрался, что не укрылось от Всеволода Михайловича. Когда Кречет закончил говорить, последний негромко уточнил:
— Слышал о таком?
Юрий Ингваревич односложно ответил:
— Слышал.
После чего задал вопрос мне:
— А имена вождей полонянник ваш не называл?
Быстро бросив на дядьку короткий, упреждающий взгляд и чуть мотнув головой, я поспешил ответить:
— Некоторые. Помимо Батыя, Кюльхан — сын самого Чингисхана. Мунке, Бури, Берке, Байдар — все они внуки Чингисхана. Наконец Субэдэй и Бурундай — это князья-нойоны. Еще я слышал о Пуреше, князе мокшан…
— Достаточно.
Владыка Рязанский надолго задумался, внимательно рассматривая нас с Кречетом, переводя взгляд с одной на другого. Наконец, он тяжело, с какой-то глубокой, потаенной болью спросил:
— Что же вы сразу-то ко мне с такими вестями важными не явились?
В этот раз ответил уже дядька:
— Да говорили же, княже. Не поверил полоняннику Коловрат, решил, что привирает он о числе поганых, нас запугивает.
Беспробудная тоска в словах Юрия Ингваревича на мгновение сдавила сердце даже мне: