Злая вечность
Шрифт:
Мне уже приходилось говорить о «Злой вечности» Георгия Пескова. Заключительная часть этой полуфантастической повести производит то же впечатление, что и первые главы. Вещь его интересная, страстная, витающая вокруг подлинно серьезных вопросов и тем — и, несмотря на некоторую аляповатость в их разрешении, нисколько не оскорбительная. Вещь в целом, конечно, неудачная, проигранная, но автор рискнул — и уже одно это хорошо! Какой-нибудь ювелирный «этюдик» читаешь с удовольствием и тут же сразу забываешь. «Злую вечность» трудно читать, не морщась, но сознание ею задето, и не напрасно.
Илья Голенищев-Кутузов
«Побег» Осоргина и «Злая вечность» Георгия Пескова (с многообещающим подзаголовком «Мировая трагедия») лишний раз подтверждают, сколь опасно людям, воспитанным
Не менее подозрительным кажется нам поползновение Георгия Пескова разрешить судьбу одряхлевшего земного шара. В кратком предисловии к своей профетической повести он просит о снисхождении, признаваясь в том, что тема «сложна и обширна…». Тема действительно сложна и обширна, именно поэтому нет основания для снисхождения к автору. В повести своей Песков знакомит читателя с «Вещим Олегом», русским князем, живущим в глухом провинциальном французском городке и занимающимся на досуге оккультизмом. Женственный облик князя напоминает нам «теософских теток», о которых писал в своих воспоминаниях Андрей Белый, утверждающий, что в мире существует не только Вечно-женское начало, но и «Вечно-теткинское». Князь этот в повести Пескова столь бледен, что автор о нем почти ничего не может сказать, кроме того что он аккуратно стрижет бороду, живет одиноко и в бытность свою в Париже влюбился в восковую куклу в витрине «галереи Лафает» (сюжет заимствован у Гофмана, если не у Петра Потемкина).
Все рассуждения о скорой гибели мира вложены в уста библиотекаря, родственного также гофмановскому книгочею из «Золотого горшка». Подзаголовки: «Второе Зрение», «Трагическое будущее Европы», «Под знаком Венеры», «Плюс и минус Бесконечность» — вызывают лишь нездоровое любопытство. Сведения, которые Песков дает воспаленной любознательности читателя, чрезвычайно скудны, «оккультные источники автора» вряд ли богаты живой водой…
Георгий Песков. Автобиографическая заметка и ответы на анкету «Калифорнийского альманаха»
Автобиографическая заметка
Пишу я с раннего детства, преимущественно в форме коротких рассказов. В это время (5–8 лет) на меня имели влияние Лермонтов (особенно стихотворение «Мцыри» и Гоголь («Вечера на хуторе»). В ранней молодости сильное впечатление произвели некоторые рассказы Тургенева («Рассказ о. Алексея», «Сон»); из иностранных писателей— Э. Поэ и (отчасти) Гюисманс. Со времени революции прекращается почти всякое литературное влияние на мое писание: то, что меня всегда влекло (мистическое восприятие Mipa) и что только изредка встречалось в литературе, стало открываться в жизни. Все мною с того времени написанное является результатом наблюдении этой мистической жизни.
Ответы на анкету
1) Всякое художественное произведение есть живой организм, в котором форма не отделима от содержания. Критик должен с этим считаться и давать оценку полную.
2) Что значит «справедливая» критика?. Всякая критика неизбежно суб'ективна. Критик смотрит через призму своей индивидуальности, и иначе смотреть не может. Все, что требуется от критики, это чтобы она была искренна.
3) Для меня не так. Для меня критика есть встреча душ (писателя и критика). Надо впрочем заметить, что встретиться душам случается довольно редко.
Георгий Песков.
Глеб Струве. Георгий Песков
Называя «магических реалистов» среди зарубежных писателей младшего поколения, Шаршун не упомянул о писателе, к которому эта кличка в каком-то смысле подходила больше всего, — о Георгии Пескове. Под этим игривым псевдонимом (если его расшифровать, то получается перевод имени Жорж Саид, причем фамилию надо читать по-немецки) скрывалась женщина, г-жа Дейша. К Георгию Пескову в передовых литературных кругах отношение было, по-видимому, несколько пренебрежительное: ни в «Числах», ни во «Встречах» имя его ни разу не было упомянуто,
1
Впрочем, в изданную недавно Издательством имени Чехова, под редакцией В. А. Александровой, книгу «Пестрые рассказы» включен далеко не лучший рассказ Георгия Пескова «Медуза», впервые напечатанный, кажется, в «Последних новостях». Об авторе в книге не сказано ни слова.
Георгий Песков выпустил всего одну книгу рассказов — «Памяти твоей» (1930), в которую вошли рассказы, написанные между 1925 и 1927 годами. Один из них был напечатан в «Современных записках», другие — в газетах. После 1930 года рассказы Пескова продолжали появляться в «Последних новостях», а одна довольно длинная вещь — «Злая вечность» — была напечатана в 1932 году в двух номерах «Современных записок». С середины 30-х годов имя Пескова исчезло из литературы, но автор, насколько известно, до сих пор живет под Парижем; уход его из литературы был добровольным и сознательным актом, продиктованным, по-видимому, религиозными мотивами.
О единственной книге Пескова в зарубежной печати появилось несколько благожелательных отзывов (К. И. Зайцева в «России и славянстве», Ф. А. Степуна в «Современных записках» и др.), но все же этот автор не обратил на себя внимания, которого заслуживал. Ф. А. Степун писал, что в сущности все рассказы Пескова об одном и том же, что «молодой автор… одержим своей темой». Главную тему Пескова Степун при этом определял как «раздвоенность» и уточнял: «встреча внутреннего раздвоения с тем страшным раздвоением русской души, имя которому — большевицкая революция». Слово «одержим», может быть, не совсем подходит к Пескову — для этого Песков пишет слишком спокойно, уравновешенно. И, хотя революция присутствует как фон во многих его рассказах, он не ограничивается революционной тематикой. Сила лучших рассказов Пескова — например, рассказа «Покупательница» [2] — как раз в той спокойной уравновешенности, с которой рассказывается о вещах таинственных и жутких. Главная тема Пескова — таинственное в мире, присутствие в нем непостижимых простым разумом злых и добрых сил. Это роднит Пескова с Гоголем (но стиль его, простой, деловитый, не похож вовсе на гоголевский), а также с Достоевским и Гофманом. Ф. А. Степун писал:
2
Этот рассказ, между прочим, был включен известным английским писателем Сомерсетом Моэмом (Maugham), одним из лучших мастеров современной новеллы, в антологию, составленную из лучших и наиболее характерных образцов короткого рассказа в мировой литературе.
«…Связанный с Достоевским внутренний мир Пескова мог бы быть глубже сообщен читателю, если бы форма рассказов была заострена теми методами видения и высказывания, которые мы связываем с именем Андрея Белого».
Но, может быть, именно в сочетании реалистического метода (в описаниях, в диалоге) с оккультными, потусторонними мотивами — главная сила Пескова; тем более, что Песков отнюдь не грешит излишним реализмом описаний, и сквозь быт у него всегда просвечивает тайна. Есть у Пескова, как указал Степун, рассказы подлинно религиозные, такие, как «Памяти твоей» и «Валькирия», написанные с большой художественной убедительностью:
«…в обоих Песков стоял перед заданием очень большой сложности. Описать появление среди оставленных близких расстрелянного священника — и описать, не превратив чуда в галлюцинацию, — задача громадная. Пескову она удалась. Рассказ, быть может, мог быть написан сильнее, но я уверен он не мог быть написан правдивее. К лучшим рассказам принадлежит также и „Валькирия“. Старая немка Брунгильда Карловна, безбожно коверкая русский язык, переводит в трагическую минуту жизни некоему Евгению Ивановичу „один Grablied“ („надгробная песня“). И в ее переводе, в ее беспомощных словах слышится орган, чувствуется духовная первореальность мира: смирение, доброта, мудрость».