Злоключения добродетели
Шрифт:
Наконец он наступил, этот знаменитый праздник. Трудно поверить, сударыня, до какого чудовищного безбожия дошли тогда монахи! Они сообразили, что зримое всеми чудо приумножит добрую славу монастыря, и бесстыдно нарядили Флоретту, самую маленькую и юную из нас, в одеяния Святой Девы. Привязали ее к стене малозаметными веревками, приказав возносить с сокрушенным видом руки, когда ее начнут поднимать кверху. Несчастному созданию пригрозили самым жестоким наказанием, если она испортит представление, обронив хотя бы одно слово, но Флоретта великолепно справилась со своей ролью. Обман удался как нельзя лучше, так что успех превзошел все ожидания. При совершении чуда народ издавал ликующие крики, а позже, уходя, убежденный как никогда в
Наши развратники в своей нечестивости дошли до того, что заставили Флоретту участвовать в вечерних оргиях в том же убранстве, в каком недавно она привлекала к себе благочестивое поклонение, и каждый из них, распалив свои гнусные страсти, подверг ее в этих священных одеждах своему излюбленному виду распутства. Вдохновленные первым святотатством, чудовища не остановились на этом. Они раскладывают голую Флоретту на столе лицом вниз, зажигают свечи, ставят статуэтку нашего Спасителя у ее изголовья и справляют на бедрах несчастной одну из самых отвратительных мистерий. Я не смогла выдержать столь страшного зрелища и упала в обморок. Видя это, Рафаэль сказал, что, дабы получше приручить меня, необходимо, чтобы и я, в свою очередь, послужила алтарем. Меня хватают и помещают на место Флоретты, где бесчестный итальянец еще более кощунственно и жестоко исполнил на мне тот же кошмарный обряд, что и на моей подруге. Я потеряла сознание, и меня подхватили и унесли в комнату. Три дня я проливала горькие слезы о свершившемся. Воспоминания об ужасном преступлении, в котором мне пришлось участвовать против воли, разрывали мою душу. До сих пор не могу думать о том страшном дне без содрогания. Христианская вера настолько мне дорога, что любое ее оскорбление заставляет мое сердце истекать кровью.
Тем временем наши ожидания относительно появления новой товарки после праздника не оправдывались. Может быть, новенькая появилась в другом серале, но у нас пока было затишье. Все продолжалось по-прежнему. Прошло уже полтора месяца с моего появления в этом ненавистном монастыре. И вот как-то утром к девяти часам в нашу башенку зашел Рафаэль. Он казался особенно разгоряченным; в глазах его читалась какая-то растерянность. Он внимательно нас осмотрел, поставил всех по очереди в свою излюбленную позу и остановился рядом с Омфалой. Несколько минут он держал ее в таком положении, предаваясь одной из самых изощренных своих фантазий, но ничего не завершил. Затем он заставил ее подняться, окинул строгим оценивающим взглядом, после чего холодно произнес:
«Вы достаточно послужили, и теперь наше сообщество вас отпускает. Я пришел объявить о вашей отставке, собирайтесь – вечером я сам за вами зайду».
Он еще раз окинул ее ледяным взглядом и быстро вышел из комнаты.
Не успел Рафаэль покинуть нас, как Омфала бросилась ко мне в объятия.
«Вот и настала минута, которой я так ждала и боялась, – сказала она, вся в слезах, – что теперь меня ждет, великий Боже!»
Я, как могла, старалась успокоить свою бедную подругу, но напрасно. Омфала клятвенно обещала сделать все, что в ее силах, ради нашего освобождения, заверяла, что подаст жалобу на этих негодяев, если они оставят ей для этого хоть малейшую возможность. Она горячо и искренне обещала мне это, и я от всей души ей поверила.
День прошел как обычно. В шесть часов появился Рафаэль.
«Пойдем, – резко сказал он Омфале. – Вы готовы?»
«Да, отец мой».
«Выходим, да поживей».
«Позвольте мне на прощание обнять своих подруг».
«К чему это? – спросил монах и потащил ее за руку. – Вас уже ждут, следуйте за мной».
Тогда Омфала попросила разрешения захватить с собой свои вещи.
«Нет, – сказал настоятель, – вы разве забыли, что они принадлежат монастырю? К тому же они вам больше не понадобятся».
Затем, спохватившись, что он сболтнул лишнее, Рафаэль поправился:
«Зачем вам это тряпье, вы сошьете
Я попыталась спросить, можно ли мне проводить Омфалу хотя бы до ворот монастыря, но Рафаэль вместо ответа бросил в мою сторону такой дикий и бешеный взгляд, что я в ужасе отступила, не делая повторных попыток. Наша несчастная подруга вышла, обратив ко мне взор, полный тревоги и отчаяния. Как только дверь за ней закрылась, мы втроем осознали всю горечь этой разлуки.
Через полчаса пришел Антонин и проводил нас на ужин. Рафаэль появился лишь час спустя. Он был очень возбужден, часто перешептывался с остальными, однако все происходило как обычно. Все же я заметила, что, как и предупреждала Омфала, нас отпустили намного раньше, а монахи сильнее, чем всегда, разжигали свои страсти, избегая окончательного их удовлетворения. Какие выводы я могла сделать из этих наблюдений? Я старалась их сделать, чтобы впредь в подобных случаях быть настороже, но у меня не хватало фантазии догадаться обо всех прихотях безжалостных негодяев. И, хотя я старалась унять свою тревогу и надеяться на лучшее, все же меня одолевали сомнения.
Прошло четыре дня, но никаких новостей от Омфалы не было. Сначала мы находились в приятном убеждении, что она сдержит свою клятву; потом подумали, что суровые средства, употребленные против нашей подруги, лишили ее любой возможности оказать нам услугу, что только усилило наше беспокойство.
На четвертый день после отставки Омфалы нас, по обыкновению, вызвали для участия в ужине, и тут мы с удивлением заметили, как из наружной двери в зал вошла новенькая.
«Вот девушка, которую сообщество предназначило на место недавно ушедшей Омфалы, – сказал Рафаэль. – Барышни, будьте к ней добры, живите с ней как с сестрой и постарайтесь облегчить ее судьбу во всем, что будет от вас зависеть».
«Софи, – обратился настоятель ко мне, – теперь вы самая старшая в комнате, и я назначаю вас начальницей. Вы в курсе всех обязанностей, позаботьтесь о том, чтобы аккуратно их исполнять».
Мне очень хотелось отказаться, но я так привыкла подчинять свою волю прихотям этих мерзавцев, что не нашла в себе сил сопротивляться и согласилась, пообещав все выполнить так, как он просил.
После этого Рафаэль срывает украшенную кружевами накидку, в которую была облачена новая сестра. Нашим взорам предстала юная пятнадцатилетняя девочка, необычайно нежная и привлекательная. Ее глаза, полные слез, были восхитительны; она обвела взглядом каждую из нас – могу сказать, что я никогда не встречала столь трогательной красоты. Ее пышные пепельные волосы струились по плечам, укладываясь естественными локонами, что в сочетании со свежими алыми губами и благородной осанкой являло зрелище столь обворожительное, что на такое совершенство нельзя было глядеть без восхищения. Мы вскоре узнали, что ее звали Октавия (я останавливаюсь на этом только с целью сказать о ней доброе слово), что она родом из семьи крупного лионского купца, только что окончила обучение в Париже и возвращалась к родителям в сопровождении гувернантки, когда ночью между Осером и Вермантоном на их карету напали. Октавия была похищена и доставлена в монастырь, причем она не знала, что случилось с каретой и сопровождавшей ее женщиной. Целый час она была заперта в темной комнате и уже совсем отчаялась, когда за ней пришли и, не сказав ни слова, привели в зал.
Четверо развратников на мгновение застыли в немом восхищении; созерцание такого чуда привело их в экстаз. Непреодолимая власть красоты захватывает даже самые испорченные души, вызывая в них угрызения совести, и заставляет воздать ее величеству надлежащие почести. Но чудовищ, с которыми мы имели дело, ничто не могло остановить.
«Смелее, барышня, – сказал ей настоятель, – дайте на вас взглянуть. Прошу вас, не стесняйтесь, докажите, что остальные ваши прелести не уступают тем, которыми природа столь щедро одарила ваше лицо».