Зловещее проклятие
Шрифт:
Стряхнул снег с новенького романовского полушубка, энергично потер озябшие руки, прошел к длинному столу, на ходу ущипнув молоденькую служанку.
Та ойкнула радостно, заулыбалась, потянулась к нему, да и тут же отступила назад – из кухни вышла Софка.
Вслед ей топал толстомясый повар, из прибалтийских немцев, виноватой скороговоркой, от волнения еще больше, чем обычно, коверкая слова, оправдывался за то, что до сих пор не готов завтрак.
– Смотри у меня… немчура.
Софка роняла слова скупо, перед собой, не оборачиваясь.
– В
Она милостиво похлопала ладошкой по лоснящейся щеке повара.
– Ладно, грешник, иди уж, не лопочи, язык сломаешь.
Повар обрадовано крутанулся на месте и поспешил обратно на кухню.
– Капитон!
Софка подошла к румяному молодцу.
– Княгиня велела запрягать. Чтобы через час экипаж был у подъезда.
– Слушаюсь, ваша милость! – бодро рявкнул Капитон, дурачась.
Он подошел поближе и шепнул тихо, не для чужих ушей:
– Страсть как соскучился… Софочка, любимая…
– И шкуру медвежью брось в санки, не забудь, – повысила голос Софка, бросив косой взгляд на баб – те насторожили уши.
А сама вспыхнула, затрепетала, задышала часто, растаяла, как свеча белого воска, под светло-серыми глазами Капитона.
Софка ушла, сверкнув на прощанье изумрудной зеленью из-под длинных ресниц. Тишина в людской снова наполнилась говором и смехом.
Капитон опустился на скамейку, сумрачно выпил кружку чаю, который принесла молоденькая служанка. Бутерброд с маслом есть не стал, захватил с собой, завернув в холщовый лоскут, – торопился…
Княгиня завтракала в спальне.
Дула, сложив блеклые губы трубочкой, на горячий шоколад, отхлебывала мелкими глоточками, причмокивая.
Софка сноровисто прислуживала, белкой сновала по спальне.
Старуха одобрительно посматривала в ее сторону, собирая морщинки у глаз, что должно было обозначать благосклонную улыбку.
Софка была дальней родственницей княгини, из обедневшей шляхты. Восьми лет от роду девушка осталась круглой сиротой, и Сасс-Тисовская взяла ее к себе.
Но на первых порах Софку причислили к дворовым, и она наравне со всеми выполняла черную работу. Ей запретили говорить, что она имеет какое-либо отношение к княжескому роду Сасс-Тисовских.
Единственным отличием от остальной дворни было то, что Софку отдали в церковно-приходскую школу для обучения грамоте.
Училась девочка прилежно, несмотря на то, что ей по-прежнему приходилось исполнять обязанности по дому.
Софке спала урывками, не более трех-четырех часов в сутки, и только молодой, воистину железный организм мог вынести такие нагрузки.
Но трудности не сломили ее, только закалили. Она рано повзрослела, и в свои шестнадцать выглядела гораздо старше.
Никто не мог проникнуть в ее внутренний мир, прочитать ее мысли. Даже Капитону, в которого она влюбилась со всем нерастраченным пылом юности, Софка не позволяла касаться ее души, закованной в панцирь недоверия и осторожности.
Девушка была очень хитра и не по годам расчетлива. Она стала глазами и ушами старой княгини, постоянно демонстрируя ей свою преданность и любовь.
Временами казалось, что Софка ближе и родней Сасс-Тисовской, чем дети княгини.
Больше всего Софка боялась, что снова очутится на обочине жизни, станет нищей и опустится на самое дно. Она уже прошла эти «университеты», а потому рвалась вверх, к богатству и прочному положению в обществе, с неистовой страстью и целеустремленностью.
Несмотря на юные годы, Софка уже сумела кое-что скопить на черный день. В банке у нее был счет, который постоянно пополнялся.
Это оказалось непросто, так как старая княгиня была скупа и прижимиста. Она не платила своей юной наперснице ни копейки.
Но должность экономки позволяла Софке утаивать часть денег, предназначенных на закупку продуктов и фуража. Девушка была достаточно грамотной, чтобы водить княгиню за нос, подсовывая ей липовые счета.
Время от времени Сасс-Тисовская устраивала ревизии, однако уличить хитроумную Софку в обмане ей не удавалось.
Щебет девушки, которая с наивным видом болтала разную чепуху, действовал на княгиню как патентованное шведское снотворное. Обычно Сасс-Тисовская засыпала, не дослушав до конца отчет Софки.
Покончив с шоколадом, княгиня принялась за бутерброды с черной икрой.
Софка была уверена, что хозяйка не ограничиться легким завтраком, а потому, кроме гренок и швейцарского сыра, девушка приготовила и кое-что посущественней, хотя об этом княгиня и не просила.
Софка знала, как угодить госпоже…
Печальный случай с сыном не повлиял на аппетит Сасс-Тисовской. Несмотря на то, что княгиня не отличалась дородностью, скорее наоборот, к старости она стала чревоугодницей.
Впрочем, ее отношения с сыном оставляли желать лучшего.
(У нее были еще две замужние дочери и старший сын, проживающий в Швейцарии. Он там лечился. Как поговаривали, от скуки).
Даже офицерский Георгий, с которым младший сын приехал на побывку, не поколебал ее мнения – она считала его мотом и неудачником.
Потому княгиня ссуживала сына деньгами скупо, требуя непременного отчета о расходах, что, конечно же, не могло нравиться бравому вояке.
Немалую лепту в натянутых отношениях младшего из Сасс-Тисовских и княгини внесла и Софка.
Она докладывала ей обо всех проступках сына старухи, нередко добавляя и от себя кое-какие подробности – те, которые нельзя было ни проверить, ни опровергнуть.
– Софья! – позвала княгиня горничную.
У нее получилось: “Сшофийя”, – старуха немного шепелявила; между собой они беседовали почти всегда по-польски.
– Поди сюда, милочка. Возьми и открой шкаф.
Она сняла с шеи серебряный ключ на цепочке и сунула его в руки Софки.
Снедаемая любопытством, Софка скоренько, чтобы княгиня не передумала, отомкнула массивный шкаф у изголовья кровати.