Зловещие забавы славянского бога
Шрифт:
В любую погоду и любое время года (как, собственно, и сегодня) Синюга была одета в зимнее, ядовито-зеленое пальто, из которого: то там, то тут торчали ватные ошмётки. Кроме того, как и всегда, на ней были утеплённые штаны; пара-тройка кофт, одетых одна на другую; а так же, армейские кирзовые сапоги. Весь свой скарб, состоящий из нескольких огромных и замусоленных сумок, доверху набитых всякой дрянью, собранной из урн и помойных баков, она неизменно таскала с собой.
Её настоящего имени, никто не знал. Да она и сама, похоже, давно и основательно его подзабыла. Что же касаемо прозвища: Синюга.… Получила она
«А почему, собственно, и не провести нынешнюю ночь с дамой?» – подумалось в ту минуту Василию. Нет, о каком-либо интиме не могло быть и речи. Этот природный инстинкт, вместе с иными желаниями подобного рода, у нашего героя давно атрофировались, словно ненужный организму атавизм. В данном случае, подразумевалось разнообразие в выборе собутыльников.
Как ранее уже упомяналось: вокруг бродяжки было расставлено несколько тюков с тряпьём, гнилыми яблоками, пустыми бутылками и прочей дребеденью, от вида которой нормального человека могло и стошнить. Отодвинув одну из таких авосек, Василий подсел к бомжихе.
– Знаешь? Когда я вошёл в зал, сразу понял, ты и есть моя судьба. – сходу заговорил Угрюмый. Сейчас, под парами выпитого ранее алкогольного суррогата, даже Синюга не казалась Василию, такой уж и страшной. – Возможно, это и есть некое провидение или та самая любовь с первого взгляда.
Синюга с подозрением покосилась на незваного собеседника. Подсевший оборванец был ей как будто знаком. Причём, исключительно с негативной стороны. Однажды, он жестоко её избил за поднятую с пола мелочь. Потому, предчувствуя очередной мордобой, бродяжка с опаской придвинула к себе сумки. Но после того как Угрюмый распахнув пиджак, показал ей торчащий из-за брюк бутыль с мутной жидкостью, разулыбалась во весь свой беззубый рот.
– Да и ты мне, вроде, уже давно приглянулся. – как бы смущаясь, она придвинулась к Ваську и всем своим видом показала, что нынче она готова практически на всё.
Молодые люди, сидевшие поодаль и наблюдавшие с самого начала за столь необычной встречей, тихо засмеялись. Ну, а когда те ребята ещё и стали невольными свидетелями чрезвычайно «романтичного» объяснения в любви, то «заржали» уже в полный голос.
– Пойдём-ка отсюда, дорогая. – подхватив с пола пару увесистых тюков, предложил Василий. – Терпеть не могу свиней и хамов, готовых опошлить самое святое.
Источая вокруг себя смрадный дух, парочка нищебродов вышли на перрон и медленно направились к небольшой тёмной рощице, притаившейся меж железнодорожных путей.
– Душновато сегодня. – подметила Синюга, расстёгивая верхнюю пуговицу своего зимнего пальто.
– Да уж. Не меньше тридцати семи градусов. И ни намёка на мало-мальски ветерок. – ответил вспотевший бомж и указал на импровизированную «обеденную зону», сложенную из старых деревянных ящиков. – Прошу к столу!
По первому стакану выпили молча. Просто разговор как-то не складывался. Когда же самогон ударил в голову – Василия, в буквальном смысле, понесло.
– Эх, Синюга-Синюга! Ведь я, не всю жизнь бродяжил, да побирался. Как-нибудь я отвезу тебя в Москву, покажу столицу. Увидишь, какой у меня шикарный дом. Двухэтажный коттедж в центре города. Внутри всё в коврах, в хрустале, в мраморе. В гараже новенькая «Волга».
Договорить, точнее домечтать, он не успел. Его перебила бродяжка.
– Так почему ж ты из помоек кормишься? – искренне изумилась она.
– Сложная история. Если в двух словах, то с женой я поссорился. Знала б ты, какая она у меня стерва. Да собственно, сам я её и разбаловал. Каждый день с цветами, с подарками, а ей всё мало. Вот и пришлось мне хлопнуть дверью. Наверняка, ждёт сейчас, переживает. А я из принципа не вернусь. – тут сообразив, что слегка переборщил, Угрюмов осёкся и продолжил менее эмоционально. – Да приеду, конечно. Куда же я денусь. Ещё немного поброжу по бескрайним российским просторам и обязательно вернусь. Ни то колёса у машины заржавеют.
– Везёт тебе. – тяжело вздохнула Синюга. В отличие от Василия, подвыпившая бродяжка ударилась в меланхолию. – Тебе есть, куда вернутся.
– Конечно. Уж кто-кто, а я успел позаботиться о своей старости. А как иначе? Ведь целым танковым полком, в своё время командовал. А как в ногу ранили, так и списали меня в запас. Сама пойми, ну какой я домосед, если всю свою сознательную жизнь по дивизиям и гарнизонам мотался? У меня и танк свой был. Кстати, забыл сказать, что я танкист.
– А дети? – прищурилась Синюга.
– Какие дети?
– Дети, спрашиваю, есть?
– Ах, дети! Ну, конечно: имеются. Двое. Нет. Трое. Только они уже взрослые. Старшему!.. – на пару секунд Василий призадумался. – …Кажись, семнадцать. Точно, семнадцать. В армию, скоро пойдёт. Собираюсь определить его в авиацию.
– Вот-вот и лето кончиться. Вновь наступит зима. – в очередной раз, тяжело вздохнула бомжиха. – А я и не знаю, куда податься. Надоело мне по теплотрассам и колодцам лазить. Непутёвая я. Мужа из армии, так и не дождалась. Молодость прогуляла, ребёнка в детдом сдала и осталась одна одинешенька. Ни кола, ни двора – короче, голь перекатная. Эх, кабы начать сейчас, всё с самого начала.
– Не переживай, подруга. Найдём мы и тебе счастье. – Вася попытался успокоить Синюгу.
– А какое оно, это самое счастье? И вообще, есть ли оно?
– Конечно, есть. Оно, не может, не есть. – не к месту пошутил Угрюмый.
– Рассказал бы. Как оно хоть выглядит?
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. – усмехнулся нищий. – Давай-ка, прямо сейчас встанем на рельсы и пойдём по шпалам навстречу своей судьбе. Или побоишься?
– Побоюсь! – не задумываясь, ответила бродяжка.
– Прекращай. Ведь ты пойдёшь не одна. С тобой будет настоящий мужчина. Допьём бутылку по скорому и сразу двинем. – Василий передал стакан собеседнице. – Держи, горемычная. Вмажь, и более не переживай. Даже не сомневайся, найдём мы своё счастье.
– В Москву, что ли, отправимся?
– А то, куда же? Только там, в столице нашего государства, все мечты и сбываются. Уж поверь мне, старому прожженному вояке.
– И далеко, до неё?
– Да нет. Денька за два доберёмся. Если спать не будем.