Злой город
Шрифт:
А в его черном шатре все еще смотрел на умирающий огонь старый шаман, имя которого на языке Степи означало «святой мудрец». В глазах шамана была печаль. Маленькие костяные черепа в его руке уныло постукивали друг о друга.
— К чему вся моя мудрость, если ты не понял главного, доблестный воин? — шептал старик. — К чему вся моя ворожба, если ты забыл о том, что завтра там, на стенах вместе с воинами встанут дети и женщины. Убивая их, ты прерываешь череду поколений и сеешь зло, которое породит множество новых смертей. Ты нашел ответ на свой вопрос, непобедимый богатур. Только сможешь ли ты сам ответить — какова цель твоего пути и ради чего завтра по твоему приказу
Голос шамана становился все тише, угасая вместе с пламенем костра.
— Если ты думаешь, Непобедимый, что, освободившись от пхурбу, ты вернул свою душу, ты ошибаешься. У великих полководцев изначально нет души. Ведь разве смогли бы они когда-либо стать теми, кем стали, если б были людьми?
* * *
Десница, задетая ордынским мечом чуть выше локтя, противно ныла. Хоть и приложил заморский лекарь зелье к ране, от которого она затянулась чуть не сразу, а все ж рука давала знать о себе. Случись чего — не возьмешь, как бывало, два меча зараз, придется шуйцей [145] обходиться, а на правую — легкий щит привязать. Не углядел, как давешний ордынец свой клинок вывертом провел, больно ловкий попался басурман. Или у самого уже глаз не тот стал?
145
Шуйца — левая рука (старорусск.).
Воевода задумчиво теребил бороду, глядя, как на дальнем конце поля сооружают степняки невиданной величины осадную махину. И не в руке дело. И не в ловком ордынце, который, несмотря на свою ловкость, гниет ныне во рву под стеной — душа ныла поболее всякой раны…
Из Смоленска не пришла подмога. А, может, перехватили гонцов по дороге разъезды степняков или лихие люди, что в любую войну слетаются на мертвечину словно воронье, надеясь урвать свой кусок, наплевав на общее горе.
Был еще гонец, в Новгород, но на новгородскую помощь меньше всего было надежды. Далеко шибко, да и уж больно заносчивы купцы тамошние, что, по сути, городом и правят. Помнится, отец нынешнего князя Александра, Ярослав Всеволодович, пресытившись боярскими раздорами да наветами, как-то, плюнув на то княжение, вместе с верной дружиной оседлал коней да и уехал в родовой удел в Переславле-Залесском, предпочтя свой медвежий угол хваленой новгородской Правде…
Сзади послышались тяжелые шаги.
Бряцая длинным мечом, подошел и стал рядом купец Семен. Надо ж, только о купцах думал — и вот свой пожаловал. Зять почти…
По сердцу скребануло. Вроде б и нормальным мужиком себя показал Семен, «языка» с Орды приволок, а все ж тот кошель с гривнами словно на шее висел, к земле пригнуть норовил.
— Чего ждем, воевода? — заправив большие пальцы рук за пояс, спросил Семен. — Пока они той невидалью в нас швыряться не начали? Нынче ночью мы им показали, что к чему, пора и в чистом поле нехристей вразумить, пока к ним подмога не подошла.
Воевода вскользь бросил на купца хмурый взгляд.
— В чистом поле… Не дело говоришь, Семен. У нас конных да доспешных насилу четыре сотни наберется, а их там чуть не впятеро больше.
Семен усмехнулся.
— Так потому они нас и не ждут! Вдарим всей силой, заодно и порок ихний срубим. Ты ж прикинь, что будет, ежели они его соберут да пару дней по городу постреляют? В него ж воз камней зараз влезет!
Воевода задумчиво теребил бороду.
—
— Эх, воевода, — досадливо крякнул Семен. — А давай, как и допрежь, народ спросим?
И, не дожидаясь ответа, повернулся к мужикам, что махали топорами, крепя изнутри многострадальную приступную стену. Да не только мужики — почитай, весь Козельск сейчас был у этой стены. Все понимали — нынче каждая пара рук на счету. И всем находилось дело. Бревна таскать, отесывать, мастерить массивные подпорки, которые были бы способны сдержать удар гигантской машины…
— Слухайте меня, люди добрые! — громогласно крикнул Семен. — Да скажите как на духу. Что лучше — как крысам в западне сидеть ожидаючи, когда нехристи нас камнями подавят, али вдарить по ним, как нынче ночью вдарили?
Мужики опустили топоры. Многие переглядывались. Ясное дело — первым голос подашь, случись чего, первым и ответ держать будешь.
— Ну, чего молчите? Али ордынскую махину завидев, языки проглотили?
Насмешливый голос Семена словно подстегнул народ. Единовременно раздалось несколько голосов.
— Мы-то проглотили? Думай, чего говоришь, Семен! Али до этого Орду не били?
Разноголосье нарастало. Все чаще из толпы раздавались:
— Ясно дело — вдарить! Дело Семен говорит — вдарить, и всего делов. Пущщай они нас боятся!
Семен повернулся к воеводе.
— Ну, что скажешь, Федор Савелич?
— Что скажу?
Воевода смотрел в небо, ища что-то глазами. Да только в том, набрякшем серыми тучами небе уже не было гордого степного орла — ордынские стрелы перебили всю птицу на много верст в округе.
— Что скажу…
Семен поднял руку. Рев толпы стал тише, а после и вовсе сошел на нет. Все ждали воеводиного слова.
— Я сам воев вперед поведу, — громко произнес Федор Савельевич. — А ты, Семен, с братом здесь в граде за старших останетесь. Постоим грудью за землю пращуров [146] наших!
146
Пращур — отец прапрадеда, далекий предок. Часто употреблялось в значении общего предка всех славян (старорусск.).
Семен, вдруг став очень серьезным, поклонился.
— Воля твоя, воевода.
А Федор Савельевич уже раздавал приказы подоспевшим сотникам.
— Собирайте дружину да тех, кто лук аль самострел держать может. Конный отряд пойдет впереди, пеши стрелки сзади прикроют, ежели ордынцы обойти попытаются…
— Воевода! То, что я видел со стены, мало похоже на осадную машину.
Федор Савельевич резко обернулся.
Сзади стоял Ли.
Воеводу передернуло. И так сегодня советов наслушался — по самый воротник. Другого б послал нехорошим словом, но этот вроде уже свой, бился отменно. Потому сдержался Федор Савельевич. Лишь, поморщившись, бросил отрывисто:
— А на что б оно похоже не было — неспроста ж ордынцы ее возводят!
У городских ворот уже собирались лучники, из-за стен детинца слышалось заливистое ржание застоявшихся боевых коней. Отовсюду неслось бряцанье оружия и доспехов. Город готовился к последней битве.
К поясу последнего из чжурчженей тоже был пристегнут меч, из-под ворота цветастого халата выглядывал край русской кольчуги, дареной кузнецом Иваном. Вспомнив что-то, воевода смягчился.
— Не сумлевайся, Линя! — улыбнулся он. — Была не была! До этого побеждали, глядишь, и теперь победим!