Злой город
Шрифт:
А со стены города спускались воины.
Вернее, самих воинов было не видно на фоне темной стены, но что еще могут стравливать ночью на веревках черные силуэты, шевелящиеся сейчас над крепостным тыном? Спасибо светлому лику богини Сар [138] , взошедшему над урусской стеной этой ночью. Возможно, завтра Хуса зарежет в ее честь молодого ягненка, омыв его кровью вернувшиеся к Хусе пластинчатые доспехи кешиктена и значок десятника. Или… Пайцзу сотника?
Но это будет завтра. А сейчас… Хуса бегом бросился к кострам передней линии охранения,
138
Сар — Луна (тюркос.).
Но со стены не стреляли. Беда пришла с другой стороны.
Ордынцы умели быстро реагировать на неожиданные маневры врага. Навстречу рабам послышался приближающийся тяжелый стук копыт. Бронированные нагрудники коней сшибли с ног, а подкованные копыта вбили в землю с десяток несчастных. Остальные с воплями разбежались. В сторону крепостной стены полетели горящие стрелы — на этот раз не поджечь, а осветить невидимую опасность.
— Это я, это я их увидел первым! — вопил подоспевший Хуса.
Хитрые урусы предприняли вылазку. Около шести десятков воинов, спущенных на веревках, были уже почти у подножия стены. Сейчас урусы спешно тащили их обратно — но поздно! Стена была слишком высока.
Воины, висящие на веревках, тоже все поняли. Один из них в белом плаще за спиной, вскинул руки с привязанными к ним самострелами и послал два тяжелых болта в толпу подоспевших всадников. Один из кешиктенов свалился с коня — болт вошел ему точно под шлем. Второй еле слышно застонал. На таком расстоянии даже пластинчатая броня не спасала — древко торчало из плеча воина, все гуще окрашиваемоего струйкой крови, толчками бьющей из раны.
Кешиктены яростно взвыли. Туча стрел взвилась в воздух. В мгновение ока опустели колчаны. Но любой воин Орды прежде всего стрелок. И не найдись на воинском смотре даже у самого лучшего кешиктена второго колчана, полного стрел, тут же на месте станет тот кешиктен ниже ростом ровно на голову.
Отработанным движением воины отправили за спину пустые колчаны, сменив их на полные — и сотни крылатых смертей вновь распороли прохладный ночной воздух. Сзади слышались голоса и мелькали десятки факелов. Это и конны, и пеши спешили к месту ночной атаки воины, услышавшие шум. И, отчетливо видя цели, освещенные горящими стрелами, тоже хватались за луки.
На породистом мощном скакуне, отбитом у урусов под Суздалью, прискакал тысячник в богатых латах с пером беркута на шлеме. И, поддавшись общему настроению, закричал, дрожа от азарта:
— Стрелять! Не останавливаться! Пробить доспехи урусов! Целиться в шею!
Колчаны вновь опустели. Одна стрела перебила веревку и утыканный стрелами словно лесной еж урусский воин упал к подножию стены. Скрываясь за тыном, защитники крепости спешно затаскивали на стену остальных.
— Расступиться!!!
Рев медного рожка разорвал воздух. Толпа стрелков колыхнулась и распалась надвое.
В сопровождении десятка своих кебтеулов сквозь строй ехал
Полководец проследил взглядом последнее тело, исчезнувшее за крепостным тыном.
— Кто отдал приказ стрелять? — негромко спросил он.
Тысячник, подъехав, поклонился.
— При атаке врага воины боевого охранения стреляют без приказа, Непобедимый.
Единственный глаз полководца метнул невидимую молнию, которую тысячник почувствовал кожей.
— Я знаю, когда должны стрелять воины боевого охранения. И я знаю, как они умеют стрелять. Кто отдал приказ выпустить в каждого из урусов по десятку полных колчанов?
Тысячник гордо вскинул голову. Он был потомственным чингизидом и мог себе это позволить.
— Я отдал приказ, — произнес он. — Я решил, что верная смерть полусотни урусов важнее стрел.
Субэдэ прищурился, но ничего не ответил, а лишь кивнул на труп под стеной, слабо освещенный догорающими остатками огненных стрел.
— Принесите его мне! — процедил он сквозь зубы.
Двое пеших воинов быстро скинули тяжелые доспехи и, прикрываясь щитами, бросились вперед. Оставшиеся сзади приготовили последние стрелы, оставшиеся в колчанах — если бы не появление Субэдэ, скорее всего, и тех не осталось бы.
Воины пробежали пролом между рядом кольев и, нырнув в затхлую воду рва, поплыли, расталкивая руками бревна, вязанки хвороста и распухшие трупы. Но до противоположного края доплыл лишь один. Откуда-то со стены коротко свистнула стрела — и кешиктен, схватившись за оперение, торчащее из виска, тут же ушел под воду. Второй воин, доплыв до края рва, затаился в его тени.
— Трусливый шакал, — процедил сквозь зубы Субэдэ. — Достаньте труп уруса копьем.
Шонхор, случайно оказавшийся рядом с Непобедимым, быстро выдернул из седельной сумки два волосяных аркана, одним движением связал вместе их концы и, захлестнув петлей крюк на своем копье, предназначенный для стаскивания на землю вражеских всадников, спрыгнул с коня.
— Дозволь мне, Повелитель!
Казалось, единственный глаз Субэдэ прожег Шонхора насквозь. На мгновение вмиг вспотевшему от ужаса Шонхору показалось, что сейчас его душа будет выпита этим глазом, словно глоток архи. Но внезапно огонь во взгляде полководца погас, сменившись безразличием.
— Думай, что говоришь, воин, — тускло произнес Непобедимый. — Я не хан. Но если ты такой же ловкий, как и быстрый, и умеешь не только болтать языком, то достань мне уруса.
Едва сдерживая радость, Шонхор взял копье на изготовку и легко побежал ко рву. От волнения он забыл взять щит. Завистливые взгляды менее расторопных воинов, провожавшие молодого кешиктена, стали снисходительными — ордынцы уже поняли, что урусы ненамного отстают от степняков в искусстве стрельбы. Кешиктен смел в бою, но не безрассуден. И того, кто сам бежит навстречу бессмысленной смерти с открытой грудью, уважает лишь тогда, когда смельчак возвращается живым. Такому воину покровительствует Великое Небо. Убитый дурак, при жизни захотевший выслужиться, считается дураком и после смерти, и не всегда после битвы ему находится место на погребальном костре.