Злой город
Шрифт:
Последний из чжурчженей осторожно, словно ребенка, поднял на руки окованный железными полосами сундук и направился к воротам детинца, над которыми возвышалась маковка княжьего терема…
…Скорбный лик Богородицы с жалостью взирал на коленопреклоненную молодую женщину.
Свет лампады, подвешенной на трех цепочках, плясал на нарисованном лице и казалось, будто из огромных, полных сострадания глаз вот-вот хлынут слезы — случается, что плачут на Руси иконы при виде безграничного человеческого горя.
Истовый шепот несся от искусанных губ, беспокоя
— Матерь Божия, не за себя прошу — за сына. Убереги от смерти лютой дитя мое, не дай погибнуть от вражьей руки. Пусть не князем, пусть хоть простым человеком проживет он счастливо свою жизнь. Быть может, когда-нибудь донесется до него весть о матери его, о родном городе. Пусть тогда сердцем почувствует он, чья кровь течет в его жилах, пусть не даст он угаснуть памяти о славных русских витязях, погибших за свою землю во славу имени твоего и святой христианской веры…
Ли вошел беззвучно. Увидев княгиню, он нарочно чиркнул об косяк дверью, подвешенной на ременных петлях. Молодая женщина вздрогнула и испуганно обернулась.
Ли поклонился.
— Прости меня, княгиня, что помешал беседе с твоим Богом, — произнес последний из чжурчженей. — Скоро мы все увидимся с нашими богами. Но я не хочу, чтобы самое прекрасное создание, которое я видел в Поднебесной, погибло страшной и медленной смертью. Я не могу спасти тебя, но в моих силах сделать ответный подарок и преподнести тебе самую сладкую смерть.
Княгиня испуганно отшатнулась. Меч на бедре человека, так похожего на ордынца, выглядел достаточно грозно. Кто знает, что нынче на уме у его хозяина, который доселе казался другом? Почему он здесь, когда все, кто может держать оружие, сейчас на стенах?
Ли грустно покачал головой.
— Ты неправильно поняла меня, прекрасный лотос вселенной. Самая сладкая смерть — это уйти, унося с собой души своих врагов, которые будут смиренно сопровождать тебя в твое небесное княжество.
Последний из чжурчженей подошел к княгине поставил сундук на пол перед ней и откинул крышку.
— Это мой прощальный подарок. Ты знаешь, что делать с этим?
Княгиня кивнула.
— Да, я видела, как ты…
Ли опустил крышку. Его внимательный взгляд на мгновение коснулся прекрасного лица молодой женщины, которое снилось ему вот уже которую ночь, словно он хотел навеки запечатлеть ее образ в своем сердце.
— Прощай, — сказал последний из чжурчженей. — До скорой встречи.
И вышел из горницы.
* * *
Стол был добротный, дубовый, стертый по краям до блеска обшлагами домотканых рубах. За этим столом еще прапрадед сиживал со товарищи, первым по старшинству макая усы в братину с медовухой и передавая по обычаю далее. Всегда в купеческих семьях за столом было людно. Вместе с родней сидели и приближенные челядинцы, те, с которыми вместе в торговых обозах годами бок о бок ездили. А как же иначе? У походных костров вместе — и дома за одним столом. Не иначе слово «товарищ» от слова «товар» идет, то есть
И вряд ли найдешь союз крепче купеческого товарищества. Товары не просто довезти, их еще в пути и оборонить надо — желающих разжиться легкой добычей в любых землях всегда пруд пруди. Потому в том, кто рядом с ним идет в обозе, торговый человек уверен должен быть как в самом себе.
А общий стол издавна был священным. Севший за него, не умыв рук, рисковал получить от старшего ложкой в лоб и идти жевать свою краюху за печку.
За столом преломляли хлеб, за ним вели торговые и иные переговоры. За ним решали и то, как жить дальше, когда в том случалась необходимость.
Сейчас стол разделял двух братьев, сидевших друг против друга.
Лица обоих были хмуры. Каждый свою думу думал, не решаясь начать первым. Лишь черное лицо Кудо, стоявшего у двери, было непроницаемым, словно ночь, сгушавшаяся за окном просторной горницы.
Первым нарушил молчание Семен.
— Что делать-то будем, братко? — спросил он.
Его пальцы крутили так и сяк массивный перстень на пальце, хотя вряд ли в том была какая-то надобность.
— Стоять до последнего, — угрюмо сказал Игнат.
Больше всего сейчас ему хотелось узнать, за каким лядом призвал его сводный брат за родовой стол, когда сейчас каждая пара рук на счету — мало не полгорода полыхает от ордынского жира, мужики кровли изб растаскивать не успевают. До разговоров ли?
— Стоять до последнего? — переспросил Семен. — Живота своего не жалеючи?
В его голосе послышалась издевка.
— Так животов-то тех, братко, осталось ты да я, да мы с тобой! Во всем Козельске нераненых мужиков, что меч держать могут, едва десятков пять наберется. Остальные — бабы да отроки сопливые.
Игнат поднял голову и тяжело уставился на брата. Его глаза были красными от жестокого недосыпа и черного, едкого дыма, который был повсюду — и на улице, и в домах, сколько ни запирай ставни и ни заделывай щели.
— А у тебя какие-то мысли имеются? — спросил он. Семен посмотрел на Кудо.
— Скажи своему черному, чтоб вышел отсель. Разговор будет только для твоих ушей.
— Не мой он, братко, — устало сказал Игнат, — а такой же воин, как и те, что завтра снова на стены встанут. А что черен, так то не беда. У иных, лицом светлых от рождения, душа намного чернее его лика будет.
Однако Кудо, услышав произнесенное, молча развернулся и вышел за дверь.
— Так-то оно и ладно будет, — удовлетворенно сказал Семен, глядя ему вслед.
— Зря справного воина обидел, — покачал головой Игнат. — Он на стенах-то почище иных рубился…
Пальцы Семена, крутившие перстень, внезапно побелели, стиснув оправу камня.
— А я гляжу, этот неумытый справный воин тебе дороже брата! — зарычал Семен. — Ты, братко, ежели супротив меня что имеешь, так прям здесь и скажи не таясь, я послушаю! Али я на стенах рядом с тобой не рубился? Али не я ордынского сотника в град приволок?