Злой рок. Политика катастроф

Фергюсон Ниал

«Нетто-потери»: потери англичан минус потери немцев в британском секторе Западного фронта (февраль 1915 г. – октябрь 1918 г.). Источник: Военное министерство. Статистический отчет о военных действиях Британской империи в дни великой войны, 1914–1920 гг. London: His Majesty’s Stationery Office, 1922, pp. 358–362. Примечание: данные необязательно отражают положение в конкретный месяц. В ряде случаев приведены среднемесячные показатели, поэтому влияние отдельных событий на фронте малозаметно

Конечно, немцам на Сомме пришлось нелегко, как

свидетельствует о том Эрнст Юнгер, описывая в своем дневнике немецкий фронт в Гийемоне в августе 1916 года: «Живые лежали вперемежку с мертвыми. Зарываясь в землю, мы обнаруживали их лежащими слоями, один на другом. Рота за ротой шли под ураганный огонь, который выкашивал их полностью…» Еще он писал: «…[именно этот опыт] впервые заставил меня осознать, сколь губительна и неодолима война на истощение (Materialschlacht)»^[707]. Если бы упавший у ног Юнгера снаряд разорвался, он не написал бы больше ни слова, но тот оказался «пустышкой». И хотя рота Юнгера все же погибла, сам он избежал смерти – его просто ранило в ногу. Впрочем, говоря по правде, на Сомме англичане не совершили прорыва и не добились истощения врага. На деле, даже если верить британским официальным данным, согласно которым Германия потеряла на Сомме 680 тысяч человек, – битва в целом кончилась ничьей (потери Англии составили 419 654 человека, Франции – 204 253 человека.) Если – что более вероятно – германские цифры были точны и Германия потеряла 450 тысяч человек, тогда получается, что стратегия истощения обрекла англичан на провал. Даже Хейг задумался о том, что немцы, обороняясь, «истощают [британские] силы»^[708]. Джон Эдвард Бернард Сили, бывший военный министр, который с 1915 по 1918 год командовал Канадской кавалерийской бригадой, в 1930 году вкратце объяснил, почему стратегия истощения была нелогичной: «Некоторые идиоты со стороны союзников думали, что можно будет закончить войну на Западном фронте, перебив всех немцев. Разумеется, этот метод мог сработать только в том случае, если бы мы убивали намного больше немцев, чем они убивали наших»^[709].

Можно ли сказать, что Сомма направила англичан на путь к победе? Лишь в том случае, если в 1916 году существовала хоть какая-то уверенность в том, что в конечном итоге США вступят в войну на стороне Великобритании, необратимо склонив соотношение людских сил не в пользу Берлина. Но никакой уверенности в этом не было. Только серьезные ошибки немцев – тотальная подводная война против нейтрального судоходства и телеграмма Циммермана, предлагающая Мексике вступить в союз с Германией, – вовлекли Америку в войну (6 апреля 1917 г.). Но даже после этого Хейг возглавил кровопролитное (и провальное) наступление союзников в битве при Пашендейле (июль – ноябрь 1917 г.). Он же руководил и их лихорадочным отступлением, когда немцы, проведя операцию «Михаэль» (март – июль 1918 г.), совершили именно то, чего не смог достичь британский командующий, и прорвали фронт. Если в период от битвы на Сомме до весны 1918 года и существовала какая-либо «кривая обучения», то ее явно не видели инвесторы, которыми руководило что угодно, но только не убежденность в победе союзников. Немцы, к слову сказать, тоже учились все это время, совершенствуя тактику штурмовых отрядов и эшелонированную оборону^[710].

Во всей литературе о войне мы увидим общую тему: в тылу, или «на внутреннем фронте», не представляли, что происходит на военных фронтах – хоть на Западном, хоть на любом другом. Это главный мотив шедевра «Последние дни человечества» (1918), драмы венского сатирика Карла Крауса. Ричард Генри Тоуни, английский экономический историк, был тяжело ранен на Сомме, и все то время, пока выздоравливал, метал громы и молнии в простых британцев:

Я читаю ваши газеты, я слушаю ваши разговоры и ясно вижу, что вы придумали для себя войну, вы хотите видеть не такой, какая она есть, а живописной картинкой, которая льстит вашей тяге ко всему новому и вашему желанию пощекотать себе нервы… И я говорю вам, что вы сделали выбор и создали ее образ лишь потому, что правда вам не по душе или вы не можете выдержать правду^[711].

И все же английская публика массово шла в кинотеатры, где шел официальный документальный фильм «Битва на Сомме», снятый в августе 1916 года. Удивительным образом кинохроника без прикрас отражала все, что пришлось пережить британским солдатам в войне на истощение. Не меньше 13 % от 77-минутной продолжительности фильма занимали кадры с убитыми и ранеными. В последней четверти таких

кадров более 40 %. Титры тоже выглядели вполне жестко: «Британские томми спасают товарища под артиллерийским огнем. (Этот человек умер через 30 минут после того, как его донесли до окопа.)». Американские зрители сочли откровенность чрезмерной, но в Великобритании фильм имел огромный успех. Газета Kine Weekly назвала его «самой поразительной батальной картиной в истории». К октябрю 1916 года его показывали больше чем в двух тысячах кинотеатров по всей стране (из 4500 имевшихся)^[712]. Только задним числом битву при Сомме стали считать катастрофой, а Хейга – бездушным мясником. Но во время войны массы относились к наступлению на Западном фронте с одобрением.

Опять то же самое

В британской истории XX века есть одна необычайная особенность: в 1920-х и 1930-х годах англичане совершили ту же ошибку, какую допускали и прежде, в 1900-х и 1910-х. Они не сделали ровным счетом ничего для наращивания военного потенциала, способного сдержать потенциальных агрессоров – прежде всего Германию, но также Италию с Японией. Зато были даны дипломатические обещания Польше и другим странам, приведшие (несмотря на все усилия Лиддела Гарта) к очередной «приверженности европейским обязательствам». Однако на этот раз Британские экспедиционные силы были разбиты немцами, и англичанам пришлось, бросив оружие, бежать с пляжей Дюнкерка. Подобные бедствия выпали на долю британских войск в нескольких местах, а самое унизительное поражение случилось, вероятно, в Сингапуре. Демократия может защитить страну от голода, но явно неспособна уберечь ее от военной катастрофы.

«Si vis pacem, para bellum» – хочешь мира, готовься к войне, – так гласит древняя максима^[713]. Британская политическая элита, получившая классическое образование, знала, что значат эти слова. Доводы против такой позиции, звучавшие в 1930-х годах, прежде всего касались экономики. Избиратели требовали соблюдать обязательства военных лет и строить «дома, достойные героев». А кроме того, приходилось обслуживать раздутый государственный долг и изо всех сил пытаться вернуть фунт к довоенной стоимости в золотом исчислении. Британские политические деятели сначала пренебрегали защитой империи, а после просто забыли о ней. За десять лет (1922–1932) бюджетные ассигнования на оборону сократились более чем на треть, в то время как расходы итальянцев и французов на вооружение увеличились на 60 и 55 % соответственно. В августе 1919 года на заседании военного кабинета было принято удобное правило:

Следует предположить, что, согласно пересмотренной оценке, Британская империя в следующие десять лет не будет вовлечена ни в одну масштабную войну и что не потребуется снаряжать экспедиционный корпус… Основная функция сухопутных и военно-воздушных сил – это комплектование гарнизонов в Индии, Египте, на новых мандатных территориях и всех территориях, находящихся под британским контролем (кроме самоуправляющихся), а также оказание необходимой поддержки гражданским властям в метрополии^[714].

До 1932 года «десятилетнее правило» ежегодно подтверждалось, а новые расходы ежегодно отклонялись. Обоснование было простым. В 1934 году Невилл Чемберлен заявил следующее: «Для нас невозможно помыслить одновременную войну против Японии и Германии. Мы просто не можем позволить себе такие расходы»^[715]. Генерал Арчибальд Монтгомери-Массингберд, глава Имперского генштаба в 1928–1940 годах, имел лишь «единственную мысль: отложить войну, не смотреть в будущее»^[716]. Следствием стала политика умиротворения: войну все время оттягивали («медлили», как выразился сэр Роберт Ванситтарт, постоянный заместитель министра иностранных дел), делая уступки Германии и другим воинственным государствам. Самой печально известной уступкой стал частичный раздел Чехословакии, на который Чемберлен и его французский коллега Эдуар Даладье согласились в Мюнхене в сентябре 1938 года^[717].

5 октября Черчилль выступил с речью в Палате общин – и разнес политику умиротворения в пух и прах:

Я начну с того, о чем всем хотелось бы не вспоминать или даже забыть, но что тем не менее должно быть сказано: дело в том, что мы потерпели полное и ничем не оправданное поражение, и Франция пострадала еще больше нас…

Это лишь печальное последствие наших действий, а вернее, бездействия за последние пять лет – пять лет, исполненных бесплодных благих намерений, пять лет непрерывного отступления британского могущества, пять лет пренебрежения воздушной обороной…