Злой рок. Политика катастроф
Шрифт:
Пациент № 31, суперраспространитель из Южной Кореи, передал COVID-19 тысячам других людей. За две недели до того, как тесты этой 61-летней женщины дали положительный результат, она посещала многолюдные собрания в Сеуле и Тэгу. 6 февраля она стала участником незначительного ДТП в Тэгу и прошла лечение в больнице восточной медицины (Saeronan Oriental Medicine Hospital). Пока длился курс лечения, она побывала на двух службах «Церкви Иисуса Синчхонджи» в Тэгу (9 и 16 февраля); каждая служба длилась по два часа. И даже несмотря на поднявшуюся температуру, она пошла на ужин – причем не одна – в отель Queen Vell
Одна китаянка, к которой приезжали в гости родители из Уханя, 19 января улетела в Мюнхен и заразила шестнадцать сотрудников немецкой фирмы, где работала[1130]. Бизнесмен из Суссекса, в январе подхвативший вирус в Сингапуре, поехал кататься на лыжах на Монблан, а потом улетел в Гатвик – пропустить кружечку-другую на родине[1131]. В Южной Корее нашлась очень общительная пациентка № 31, невольно передавшая вирус тысячам людей в Тэгу и Сеуле, в том числе и своим единоверцам из «Церкви Иисуса Синчхонджи»[1132]. «Маттиа», первый пациент в Северной Италии, заболел в феврале и трижды ходил в больницу, а между приемами продолжал
Самое важное прозрение, принадлежавшее науке о сетях, заключалось вот в чем: чтобы помешать распространению нового вируса, предстояло в какой-то степени разрушить существующие социальные сети – особенно те, которые способствовали нахождению рядом и спорам в ограниченном пространстве, – и несколько расширить «тесный мир»[1137]. Этот принцип следовало применить и к элитным социальным связям от округа Уэстчестер до Аспена и Палм-Бич[1138], и к крепким социальным сетям, созданным латиноамериканцами Лос-Анджелеса или баптистскими церквями Юга. Впрочем, мы еще увидим, что это прозрение почти никак не повлияло ни на ведущих политиков США, ни на граждан страны. А такой исход, к слову сказать, был вовсе не обязателен. Под влиянием Одри Тан, министра цифровых технологий, в Тайване делились сведениями обо всем – о симптомах, о контактах с зараженными, о нехватке масок и о введении карантинов – на множестве разнообразных онлайн-платформ[1139]. На случай если бы в Тайбэе произошла вспышка заболевания, власти планировали разделить город на несколько отдельных районов[1140]. В Южной Корее государство и частный сектор содействовали друг другу, стремительно увеличивая количество тестов; в то же время была развернута система отслеживания контактов, основанная на сотовой связи. Закон, принятый еще в дни MERS, давал правительству право собирать данные с мобильных телефонов и кредитных карт и другие сведения у всех, чей тест оказался положительным, и использовать полученную информацию для воссоздания их недавних перемещений. Затем вся эта информация, без каких-либо персональных идентификаторов, публиковалась в приложениях соцсетей, чтобы люди могли определить, не встречались ли они с носителем инфекции[1141]. Как и в Тайване, власти строго следили за соблюдением карантинов. В Гонконге все обстояло слегка иначе, поскольку инициатива здесь перешла к сторонникам демократии, но подход не поменялся: при помощи технологий распространение инфекции отслеживали, а посредством масок и карантинов – ограничивали[1142]. Примерно так же поступали и в Сингапуре, но там приходилось больше полагаться на «ручное» отслеживание контактов, поскольку специальное приложение скачали очень немногие[1143]. Верным стратегиям следовали не только в странах Азии. Даже без повсеместного (некоторые сказали бы – назойливого) применения технологий Германия и Греция каждая по-своему показали, что уже на ранней стадии можно было обнаружить инфекцию и эффективно противодействовать ей[1144]. И если бы каждый американский штат отреагировал на первые случаи заболевания так, как это сделал Вашингтон, тогда бы США справились не в пример лучше[1145].
SOL
Кого винить в том, что две крупнейшие англоязычные державы встретили первую волну COVID-19 намного хуже, чем страны Европы и Азии? Большинству журналистов ответ был очевиден: виновны два лидера-популиста, Борис Джонсон и Дональд Трамп. Ни тот, ни другой не совладали с кризисом умело – и это еще мягко говоря. Но те, кто превращает историю COVID-19 в «моралите» – «Возмездие для популистов», – упускают из виду более серьезную ошибку всей системы и всего общества, которую легко увидят историки грядущих дней.
И Великобритания здесь – показательный пример. Вовсе не премьер-министр был обязан определять, столкнулась ли страна со смертоносной пандемией и что делать, если это так. За это отвечали Крис Уитти, главный советник правительства по вопросам здравоохранения, Джон Эдмундс из Лондонской школы гигиены и тропической медицины и Нил Фергюсон из Имперского колледжа Лондона – главные эксперты-эпидемиологи, входившие в состав Консультативной группы по новым и возникающим респираторным вирусам (NERVTAG), – а также Научно-консультативная группа по чрезвычайным ситуациям (SAGE). Отчитывались они напрямую перед Борисом Джонсоном и всеми, кого он выбирал для участия во встречах в конференц-залах секретариата кабинета министров (неофициально – COBRA). Эксперты сначала были в нерешительности: наступило уже 21 февраля, а NERVTAG рекомендовала сохранить «умеренный» уровень угрозы[1146]. 9 марта, спустя четыре дня после того, как в Великобритании от COVID-19 умер первый пациент, SAGE отвергла идею локдауна по китайскому образцу, сообщив, что подобное приведет лишь «ко второй крупной волне эпидемии, которая придет, как только меры будут сняты». Кажется очевидным, что эксперты представляли вирус как очередной штамм гриппа. 13 марта, в пятницу, сэр Патрик Валланс – главный научный советник правительства – дал интервью Би-би-си, в котором заявил, что правительство намеревается достичь «коллективного иммунитета», но организованно, чтобы избежать чрезмерной нагрузки на Национальную службу здравоохранения[1147]. А потом эксперты запаниковали. 16 марта Нил Фергюсон опубликовал доклад, в котором предсказывал, что без «смягчения негативных последствий» (социального дистанцирования) и «подавления» (локдаунов) – поддерживаемых до тех пор, пока не появится вакцина, – в Великобритании стоит ожидать «приблизительно 510 тысяч смертей, а в США – 2,2 миллиона»[1148]. Широкая общественность осознавала опасность все яснее, и с одобрения Доминика Каммингса, старшего специального советника премьер-министра, от стратегии коллективного иммунитета отказались, выбрав беспрецедентную приостановку всей социально-экономической жизни страны. Совершив этот разворот на 180 градусов, Фергюсон затем безнадежно запутал все дело, сказав, что в 2020 году, в новых условиях, число смертей в Соединенном Королевстве составит до «20 тысяч или менее того, причем две трети и так бы скончались в этом году по иным причинам» (иными словами, от пандемии умерли бы 6700 человек)[1149].
В последующие дни события казались то трагедией, то фарсом. Симптомы COVID-19 проявились у самого Фергюсона – а 27 марта и Джонсон, и Мэтт Хэнкок, министр здравоохранения, сдали положительный тест. Джонсон был госпитализирован 5 апреля, а 6 апреля его перевели в отделение интенсивной терапии. Фергюсон, так много твердивший о том, как важно держать дистанцию, сам же и нарушил свои рекомендации, решив устроить романтическое рандеву. Каммингс был замечен в поездке по стране, также совершенной против правил. Программисты из частного сектора занялись моделью Фергюсона и разнесли ее в пух и прах[1150]. Впрочем, переломным моментом стали вовсе не эти драмы, которые развлекали людей, запертых в их собственных домах. Важнее всего было то, что этот провал допустили и на самом верху, и в той же мере – специалисты здравоохранения[1151]. И здесь мы, по всей видимости, столкнулись с некоей версией того анализа, который проводил Фейнман, изучая гибель «Челленджера».
«Все под контролем. Все правда просто отлично» (январь)… «Знаете, к апрелю, в теории, когда чуть потеплеет, все это чудесным образом уйдет» (февраль)… «Мне нравится эта штука. Я ее понимаю. Людей удивляет, что я ее понимаю» (март). Эти и многие другие реплики служат ясным свидетельством того, что президент Трамп неверно оценил тяжесть кризиса, с которым ему довелось столкнуться в первые месяцы 2020 года[1152]. Есть и альтернативное мнение: он понял всю серьезность проблемы еще 7 февраля, но решил «не поднимать шум»[1153]. И потому неимоверно легко возложить всю вину за ситуацию
На бумаге США были готовы к пандемии. В 2006 году Конгресс принял «Закон о готовности к защите от пандемии и любых угроз»; в 2013-м – продлил его, оставив название прежним; а в июле 2019-го была подписана новая версия: «Закон о продвинутых инновациях и готовности к защите от пандемии и любых угроз»[1159]. В октябре 2015 года двухпартийная исследовательская группа по биозащите («Голубая лента»), сопредседателями которой выступили Джозеф Либерман и Томас Ридж, опубликовала свой первый доклад[1160]. В 2019 году группа сменила имя и стала Двухпартийной комиссией по биозащите, «чтобы точнее отразить суть своей работы и актуальность миссии»[1161]. С августа 2017 года Роберт Кадлек, врач и кадровый офицер ВВС США, занимал в Министерстве здравоохранения и социальных служб пост помощника министра по вопросам готовности и реагирования. В сентябре 2018 года администрация Трампа опубликовала 36-страничную Национальную стратегию биологической защиты[1162]. Согласно плану ее реализации, в качестве одной из пяти целей предстояло «оценить риски, возникающие в ходе таких исследований, в которых нарушение безопасности может иметь очень серьезные последствия, – например, тех, что связаны с патогенами, потенциально способными вызвать пандемию». Как указал Джадж Глок[1163], после 2006 года появилось великое множество планов, как противостоять пандемиям[1164]. Но несмотря на все это планирование – а может быть, и «благодаря» ему, – никто до конца не понимал, кто же должен принять меры, когда пандемия наконец нанесла свой удар. И помощник министра по вопросам готовности и реагирования, который в первой половине 2020 года оставался в общем-то человеком-невидимкой, явно не стремился ни за что отвечать[1165]. Центры по контролю и профилактике заболеваний (CDC), как гласит их основополагающий документ, «играют важнейшую роль в противодействии угрозам общественного здравоохранения внутри страны и за ее пределами», – и это, как кажется, возлагало немалую ответственность на их директора, Роберта Редфилда. Впрочем, Конгресс наделил большой ответственностью и Джерома Адамса, генерального санитарного врача США, хотя тот и подчинялся Бретту Жируа, помощнику министра здравоохранения. Поскольку и директор CDC, и помощник министра – а также руководитель Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов и директор Национальных институтов здоровья, – все отчитывались перед Алексом Азаром, министром здравоохранения и социальных служб, то можно было бы предположить, что всем руководил именно министр. Впрочем, ответственность (по крайней мере согласно его обязанностям) несло и Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях (FEMA, директор – Питер Гейнор). Агентство отчитывалось перед Чедом Вулфом, исполняющим обязанности министра внутренней безопасности, или, возможно, перед его заместителем. И не следует забывать про собственное подразделение Белого дома – оперативный штаб по борьбе с коронавирусом, – которое возглавила Дебора Биркс, «координатор мер по реагированию», по основной должности – координатор глобальной программы США по борьбе со СПИДом. Но несмотря на это, из всех чиновников, представляющих систему здравоохранения, перед широкой публикой чаще всего появлялся Энтони Фаучи, директор Национального института аллергических и инфекционных заболеваний.
Безусловно, по крайней мере некоторые официальные лица подозревали, что пандемия принесет много неприятностей. 10 октября 2018 года помощник министра Кадлек прочел в Центре Штрауса при Техасском университете лекцию о том, как развивается политика в сфере биологической защиты. «Если мы ее не создадим [страховую политику на случай пандемии], – сказал он, – и потом столкнемся с пандемией, это будет SOL [англ. shit out of luck, „все хреново“]». «Мы все тут веселы, но это так, показуха», – добавил Кадлек[1166]. Если и требовался пример того, насколько деградировали за последние двадцать-тридцать лет государственные (и некоторые частные) учреждения США, этот подошел прекрасно[1167].
Итак, проблема была не только в том, что президент просчитался. Спецслужбы, как кажется, сделали все от них зависящее, предупредив о том, какую серьезную угрозу представляет вспышка в Ухане, – даже несмотря на то, что в Китае сперва не хватало американских представителей, поскольку администрация Трампа свернула программу «Прогноз» (учрежденную в 2009 году при финансовой поддержке Агентства США по международному развитию как часть инициативы по противодействию угрозам возникающих пандемий [EPT])[1168]. И Центры по контролю и профилактике заболеваний, и Министерство здравоохранения и социальных служб, и Совет национальной безопасности – все знали об опасности уже к первой неделе января. Питер Наварро, один из советников президента по торговле, неоднократно и верно предупреждал об опасности «тяжелой пандемии», способной зародиться в Китае[1169]. Среди других влиятельных лиц, осознавших серьезность положения, были Мэтью Поттингер, заместитель советника президента США по национальной безопасности; а также сенатор Том Коттон и Элизабет Чейни, входившая в Палату представителей США[1170]. «Это станет самой масштабной угрозой для национальной безопасности из всех, с которыми вы столкнетесь в дни вашего президентского срока, – сказал Трампу 28 января его советник по вопросам национальной безопасности, Роберт О’Брайен. – Это будет самое трудное, с чем вам придется иметь дело»[1171]. Запреты на въезд в США, наложенные на путешественников из Европы и Китая, вступили в действие слишком поздно, чтобы принести ощутимую пользу, и претворялись в жизнь слишком плохо, – но если говорить о выбранном курсе, то они были правильными[1172]. А те, кто сейчас говорит, что полное закрытие американского воздушного пространства было обосновано, забывают, с каким рвением почти все СМИ осуждали даже эти ограниченные меры[1173].