Злой рок. Политика катастроф
Шрифт:
Во время Первой холодной войны, о чем иногда забывают, существовало Движение неприсоединения. Истоки его восходили к Бандунгской конференции 1955 года. Устроил ее индонезийский президент Сукарно, а в числе приглашенных лиц были премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, лидер Египта Гамаль Абдель Насер, президент Югославии Иосип Броз Тито и президент Северного Вьетнама Хо Ши Мин, а также будущий президент Ганы Кваме Нкрума, первый премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай и бывший король Камбоджи, собирающийся стать ее премьер-министром, Нородом Сианук. По сути, Движение неприсоединения создали в 1956 году Тито, Неру и Насер, и цель его (по словам одного арабского лидера, давшего согласие присоединиться) состояла в том, чтобы позволить освободившимся странам третьего мира «защищать независимость и не терять свой голос в мире, где правила устанавливают сверхдержавы»[1524]. Впрочем, большую часть западных европейцев и многих людей в Восточной и Юго-Восточной Азии идея неприсоединения не привлекала, отчасти потому, что выбор между Вашингтоном и Москвой очевидно склонялся к первому варианту – если, конечно, в столицу твоей страны не входили танки Красной армии. А кроме того, пусть даже страны, вошедшие в организацию, не присоединялись ни к кому геополитически, об идеологическом неприсоединении речи не шло. Еще яснее это проявилось в 1970-х годах, когда к власти на Кубе пришел диктатор Фидель Кастро. В конечном итоге Движение неприсоединения почти полностью распалось из-за
А в 2020 году многие европейцы, выбирая между Вашингтоном и Пекином, напротив, считали, что уголь сажи не белей. Как показал упомянутый выше опрос Фонда Кёрбера, «[немецкая] общественность [была] склонна сохранять равную удаленность от Вашингтона и от Пекина». Даже правительство Сингапура выразилось предельно ясно, сообщив о «пламенной надежде на то, что выбирать между США и Китаем ему не придется». «Азиатские страны видят в США державу, постоянно присутствующую в регионе и имеющую здесь жизненно важные интересы, – писал премьер-министр Сингапура Ли Сянь Лун в Foreign Affairs. – В то же время Китай – это реальность, стоящая у порога. Азиатские страны не хотят, чтобы их принуждали выбирать одно из двух. И если их попытаются склонить к подобному выбору силой – иными словами, если Вашингтон попробует сдержать усиление Китая или если Пекин пожелает создать в Азии исключительную сферу влияния, – то таким образом они возьмут курс на конфронтацию, которая продлится десятки лет и подвергнет опасности тот азиатский век, который столь многие провозглашали… И вряд ли противостояние этих двух великих держав, в отличие от холодной войны, окончится мирным крахом одной из них»[1525].
Ли был прав по крайней мере в одном. Да, обе мировые войны завершились с одним и тем же исходом: поражением Германии и ее сателлитов и победой Великобритании и ее союзников. Но это не значило, что Вторая холодная война, подобно Первой, непременно приведет к победе Соединенных Штатов и их союзников. Холодные войны, как правило, считаются двухполюсными, но на самом деле любая из них – это задача трех тел: в ней две сверхдержавы со своими альянсами, а между ними – третий полюс, сеть неприсоединившихся стран. Возможно, это справедливо для войны как таковой: она редко представляет собой схватку двух противоборствующих сил, стремящихся подчинить друг друга (взгляд в духе Клаузевица). Чаще всего война – это именно задача трех тел. И, возможно, завоевать симпатии третьей стороны, сохраняющей нейтралитет, в ней так же важно, как и нанести врагу поражение[1526].
И самая большая проблема, которая сегодня стоит перед президентом США – и будет стоять еще долгие годы, – заключается в том, что многие прежние союзники всерьез намерены не присоединяться к Америке во Второй холодной войне. А если Вашингтону не хватит союзников – не говоря уже о скрытых сторонниках, сохраняющих нейтралитет, – то возможно, в этой войне ему просто не победить.
Темный лес
Я пишу эти строки в августе 2020 года. Суть проблем сейчас прежде всего в одном: в том, насколько сильно боится Китая весь остальной мир, – или насколько сильно его можно убедить Китая бояться. Пока европейцы полагают, что Вторую холодную войну развязал Дональд Трамп, они будут сохранять нейтралитет, как и прежде. Однако такой взгляд придает слишком много значения тому, как изменилась с 2016 года внешняя политика США, и недооценивает те изменения, которые произошли во внешней политике Китая четырьмя годами ранее, когда Си Цзиньпин стал генеральным секретарем КПК. В будущем историки поймут, что упадок и разрушение «Кимерики» началось после мирового финансового кризиса, когда новый лидер решил, что Китаю уже незачем скрывать свои возможности и держаться в тени, как заповедал Дэн Сяопин. В 2016 году Средняя Америка голосовала за Трампа отчасти из-за асимметричных издержек на вовлечение в упомянутый проект и на его экономическое последствие – глобализацию. Мало того что экономически от «Кимерики» выиграл прежде всего Китай. Так еще и затраты в несоизмеримо большей степени легли на плечи обычных американских трудящихся, ведь в Поднебесную переместилось множество рабочих мест. И теперь те же американцы увидели, что избранные ими лидеры из Вашингтона стали повитухами при рождении новой стратегической сверхдержавы – претендента на мировое господство, экономически более сильного, чем Советский Союз, и потому еще более грозного.
Я утверждал, что эта новая холодная война и неизбежна, и желательна – не в последнюю очередь потому, что она вывела США из спокойного самодовольства и заставила всерьез озаботиться тем, чтобы не уступить Китаю лидерство в области искусственного интеллекта, квантовых вычислений и других стратегически важных технологий. Но все же многие, особенно в академических кругах, по-прежнему отвергают саму мысль о том, что стоит научиться не волноваться и полюбить Вторую холодную войну. На июльской конференции «Мировой порядок после COVID-19», устроенной Центром глобальных отношений имени Киссинджера при Университете Джона Хопкинса, почти все выступавшие говорили об опасностях новой холодной войны. Эрик Шмидт, бывший председатель совета директоров Google, ратовал за модель «соперничества-партнерства», или «соконкуренции», – примерно так, как это делали много лет Samsung и Apple. С ним согласился и Грэм Аллисон, вспомнив в качестве примера о «заклятых друзьях» XI века – империи Сун и государства Ляо на северной границе Китая. Аллисон уверял, что пандемия «совершенно ясно показала, что невозможно однозначно назвать Китай врагом или другом. Возможно, соперничество-партнерство может показаться чем-то сложным, но ведь и сама жизнь сложна». «Установление продуктивных и предсказуемых отношений между США и Китаем, – писал Джон Липски, бывший сотрудник МВФ, – это обязательно условие для укрепления учреждений глобального руководства». Последняя холодная война накрыла мир «тенью мирового холокоста на долгие десятилетия, – отмечал Джеймс Стейнберг, бывший заместитель госсекретаря США. – Но как создать контекст, способный ограничить соперничество и освободить пространство для сотрудничества?» Элизабет Экономи из Гуверовского института дала свой ответ: «США и Китай могли бы… вместе решать глобальную проблему» (речь шла об изменении климата). Том Райт из Брукингского института высказался в похожем ключе: «Если думать лишь о соперничестве сверхдержав и игнорировать необходимость сотрудничества – то так Соединенным Штатам не добиться устойчивого стратегического преимущества над Китаем»[1527].
Все эти разговоры о «кооперенции» могли бы показаться в высшей степени разумными, пусть и раздражающими с лингвистической точки зрения, если бы не одно но. Коммунистическая партия Китая – это не Samsung и уж тем более не государство Ляо. В наши дни – как и во времена Первой холодной войны (особенно после 1968 года), когда ученые, как правило, вели себя словно кроткие голуби, а не воинственные ястребы, – сторонники «соперничества-партнерства» упускают из виду, что китайцам, может быть, совсем не хочется быть нашими «заклятыми друзьями». Китайцы прекрасно понимают, что идет холодная война, – ведь именно
Для Бена Томпсона, автора Stratechery – новостного бюллетеня для широкой публики, – события 2019 и 2020 годов стали откровением. Прежде он преуменьшал политические и идеологические мотивы китайского правительства, но в 2019-м записался в ряды новобранцев холодной войны. Он стал утверждать, что Китай воспринимает роль технологий совершенно иначе, чем Запад, и совершенно явно намерен экспортировать свои антилиберальные воззрения в остальной мир[1528]. Когда в августе 2020 года Трамп предложил запретить TikTok, глуповатое приложение для музыкальных видео, которым владеют китайцы, Томпсон был склонен с ним согласиться. «Если Китай перейдет в наступление на либерализм не только в своих, но и в наших границах, – писал он в июле 2020 года, – то в интересах либерализма расправиться с переносчиком инфекции, сумевшим прижиться именно потому, что он блестяще разработан и дает людям то, чего они хотят»[1529]. Половина американских подростков предоставляет личные данные китайскому приложению – и вы считаете, что это не опасно? Тогда подумайте о том, как Коммунистическая партия использует искусственный интеллект для создания полицейского государства, по сравнению с которым Большой брат Оруэлла кажется совсем примитивным. (Мы еще увидим, что идеальная тюрьма, к которой стремится Си Цзиньпин, на самом деле больше похожа на антиутопию, которую в 1920-х годах изобразил в романе «Мы» Евгений Замятин.) По словам Росса Андерсена[1530], «в ближайшем будущем любого, кто придет в общественное место [в Китае], смогут мгновенно идентифицировать: искусственный интеллект сопоставит человека с кучей его личных данных, включая каждое текстовое сообщение и уникальную схему белкового строения тела. Со временем алгоритмы смогут связать воедино из широкого спектра источников разные виды данных – записи о поездках, информацию о друзьях и знакомых, читательских привычках, покупках, – чтобы предсказать политическое сопротивление до того, как оно произойдет»[1531]. Многие из заметных китайских стартапов в сфере изучения искусственного интеллекта выступают в роли «добровольных торговых партнеров» Коммунистической партии, что само по себе достаточно плохо. Но гораздо сильнее, как говорит Андерсен, тревожит то, что вся эта технология предназначена в том числе для экспорта и среди стран-покупателей – Боливия, Венесуэла, Замбия, Зимбабве, Кения, Маврикий, Малайзия, Монголия, Сербия, Уганда, Шри-Ланка, Эквадор и Эфиопия.
Ответив на американскую атаку на TikTok, китайцы раскрыли карты. Ху Сицзинь, главный редактор подконтрольной правительству газеты Global Times, в своем Twitter назвал этот шаг «откровенно грабительским», обвинил Трампа в «превращении некогда великой Америки в страну-изгоя» и предупредил, что «если Соединенные Штаты позволят подобному происходить снова и снова, то их ждет неминуемый упадок». В показательном эссе, опубликованном в апреле прошлого года, китайский политический теоретик Цзян Шигун, профессор юридического факультета Пекинского университета, подробно разъяснил, к чему ведет упадок Америки. «История человечества – это, несомненно, история борьбы за имперскую гегемонию, – писал Цзян, – борьбы, которая со временем побудила империи, изначально локальные, перейти к нынешней форме глобальных империй и, в окончательном итоге, к единой мировой империи». По словам Цзяна, современная глобализация – это «„единая мировая империя“ 1.0, модель, созданная Англией и США». Но эта англо-американская империя «распадается» изнутри из-за «трех огромных неразрешимых проблем: постоянно возрастающего неравенства, возникшего из-за либеральной экономики… неэффективного управления, причиной которого стал политический либерализм, а также упадочнических настроений и нигилизма, порожденных либерализмом культурным». Более того, Западная империя постоянно подвергается атакам со стороны «сопротивляющейся России и конкурирующего Китая». Эти слова – не притязание на альтернативную евразийскую империю, а «борьба за то, чтобы стать сердцем мировой империи»[1532].
Если вы сомневаетесь в том, что Китай стремится одолеть империю 1.0 и превратить ее в империю 2.0, основанную на нелиберальной китайской цивилизации, значит, вы не учитываете всех способов, посредством которых эта стратегия претворяется в жизнь. Китай успешно стал «мировой мастерской», какой прежде был Запад. Китай, как вильгельмовская Германия, теперь располагает собственной Weltpolitik[1533], выраженной в форме громадного инфраструктурного проекта «Один пояс, один путь», – а сам этот проект очень похож на европейский империализм в том виде, в каком его представил Джон Аткинсон Гобсон в 1902 году[1534]. Китай превращает доступ к своим рынкам в трофей для американских компаний, заставляя их следовать линии Пекина. Китай проводит «операции влияния» по всему Западу, в том числе и в США[1535].
Пытаясь ослабить Советский Союз во время Первой холодной войны, Америка, помимо прочего, вела «культурную холодную войну»[1536]. Отчасти эта война представала в стремлении победить Советы «на их территории»: в шахматах (Фишер против Спасского); в балете (бегство Рудольфа Нуриева); в хоккее («Чудо на льду» 1980 года). Но прежде всего Америка стремилась соблазнить советских людей неодолимыми искушениями своей поп-культуры. В 1986 году Режис Дебре, левый французский философ и соратник Че Гевары, со скорбью говорил: «Рок-музыка, видео, джинсы, фастфуд, новостные сети и спутниковое ТВ сильнее, чем вся Красная армия»[1537]. Французы, разделявшие левые взгляды, смеялись, слыша о «кока-колонизации». Но парижане тоже пили кока-колу. А вот в наши дни все изменилось. В 2018 году я проводил дебаты в Стэнфорде, и слова Питера Тиля, миллиардера, сооснователя PayPal, врезались мне в память: «ИИ – это коммунист, а криптовалюта – либертарианец»[1538]. TikTok полностью подтверждает первую половину афоризма. В конце 1960-х годов, в дни «культурной революции», китайские дети отрекались от родителей во имя верности правым идеям[1539]. В 2020 году американские дети, порицая родителей за расизм, публиковали видео в TikTok.