Злые белые пижамы
Шрифт:
Мелочные, продолжительные споры стали возникать в Фуджи Хайтс. Я взялся за хранение бутылки виски в аквариуме Канчо, стараясь использовать часть пространства квартиры, которое и без того было занято. Фрэнк считал это антисанитарийным, но я относил это на счет исламского предвзятого отношения к алкоголю. Крис оставался надменно выше этого спора, но все еще был категорически против нехватки уважения, которое сэншусэй выказывали к обычным ученикам. «Вы чертовски грубы, — говорил Крис. — И это не значит, что ваше айкидо будет хорошим в любом случае.»
Возможно, он надеялся на гневное отрицание. Когда приходил Бен, обычно чтобы постричь нас своей машинкой для стрижки, я заполучал союзника. Тогда мы могли сказать: «Парни, вы просто не понимаете. Только люди на курсе могут
Мы были особенными, черт возьми, и мы не собирались позволять кому-то забывать об этом. Для разделения на индивидуальности, мы в Фуджи Хайтс разделились на три различные семейные роли. Крис был мамой, заботясь о травмах и готовя прекрасную и здоровую пищу. Толстый Фрэнк был папой, отчитывая меня за то что я не помогаю Крису мыть посуду, чего, однако, и сам не делал. Я был подростком: рассеянным, ленивым, эгоистичным, чрезвычайно недооцененный и, как подросток, я понимал, что пора было завести себе подругу.
Не то чтобы у меня было много энергии для изощренных сексуальных уловок или даже для более простых уловок, так или иначе непрерывные тренировки загубили мою сексуальную активность до минимума, необходимого для выживания.
Викторианский упор на спорт, держащий ум молодого человека вдали от секса, был доказанной стратегией. В течение многих месяцев я едва думал о женщинах. Возможно, на меня влияла теплая погода, но все больше и больше теперь я видел преимущество борьбы с девочкой, а не с потным израильским парашютистом или японским гражданским полицейским.
Теоретически не было никакой нехватки женщин. Элементарное благоразумие держало меня подальше от девочек в средней школе, которых я обучал. Нерегулярно вечерами я также подрабатывал в одной из многих ветхих речевых школ в Токио. Непрерывный поток офисных цветков, привлекательных конторских служащих женщин, были как на ладони на моих занятиях. Я наблюдал за другими преподавателями, выбирающих себе пару в своих студентах с чрезвычайной непринужденностью. В одной из школ преподаватели шатались по лестницам, ожидая самых привлекательных студентов, чтобы покинуть это заведение. Возможно, это внесло свой вклад в недавнее банкротство школы. Привлекательные мужчины, выглядящие молодо и белокуро, пользовались самым большим спросом. В одном из университетов сексуальная двадцатидвухлетняя девица вручила свой телефонный номер преподавателю, которого я знал, с прямым предложением: «Вы, я, поиграем. ОК?»
Я не был одним из тех удачливых мужчин, которых японское женское население преследовало с явной жаждой. Я не казался единственным для тех, кому нравился, как, например, сумасшедшей, которая, когда я отказал ей, грозилась догнать меня на своем BMW 7 серии. В лучшем случае я был вялым Ромео, которому не хватало бесстрашных глаз продавца и брутального безразличия к отказу, что, как уверял меня Патрик, было необходимым для сексуального успеха.
Патрику было тридцать и он был женат на японке двадцати двух лет. Они жили в квартире с уборной, которая была посвящена пивным банкам. Если быть точным, там было одна тысяча сорок семь банок. Он медленно превращал это в святыню, посвященную всему тому пиву, которое он выпил. Три стены были заставлены банками, выставленными от пола до потолка, и теперь он заставлял четвертую. Я задавался вопросом, что он будет делать, когда место у последней стены в туалете кончится.
Патрик был чрезвычайно непринужденным. Он говорил настолько медленно по-английски и столь низким голосом, что я решил поначалу, что это было следствием какого-то дефекта речи. Позже я понял, что на это повлияли все те годы, которые он потратил, преподавая английский в Японии. Его собственный японский был жалок, его жена упрекала его в этом. «Это смущает поначалу, — объяснял он, — быть неспособным говорить с родней жены. Но после двух лет это прекрасно. Трудность просто уходит.»
Патрик был высок и похож на молодого и небритого Роджера Мура, как если Роджер Мур учился бы в художественной школе. Он был наружностью похож на поп-звезд, рассуждающих в первоклассной гостиной о том, что кто-то круче, чем они, считая данный разговор ценным. Он был успешным преподавателем, потому что все обожали его. Он заставлял вас почувствовать себя спокойным и, так как большинство японцев были легковозбудимы, его весьма ценили.
Он был трогательно сентиментален
Советом Патрика было поручить кому-то устроить свидание для меня. «У моей жены масса друзей, — сказал он. — И омиай, знакомство-сватовство, является типичным японским путем.» Я был не слишком уверен относительно друзей жены Патрика, поэтому оставил этот вопрос открытым.
Из всех «посторонних» людей, которые не обучались либо не преподавали на курсе, я обнаружил наиболее легкими для себя разговоры с Нонака сэнсей, шестидесятипятилетней учительницей в средней школе. Я стал делить с ней свой завтрак среди картотечных блоков и металлических столов учительской. Она была впечатлена тем, что я практиковал айкидо, но вы должны были быть осторожны с Нонака сэнсей, потому как у нее был весьма богатый опыт по части лести. В конце концов я изучил своего рода шифр, зная что она имела в виду, что нужно принять к сведению, а что было просто умасливанием собеседника. «У меня есть ученица, которая занимается айкидо. Она самая превосходная ученица. Я знаю, что ее занятия не столь энергичны как у сэншусей, но это также айкидо. Многие иностранцы желают изучить японские дисциплины, иногда они добиваются даже большего успеха, чем японцы!»
Я попробовал однажды задать Нонака сэнсей вопрос о войне, но она, отстранившись, лишь сказала «прошлое прошло». Затем она улыбнулась сладко и налила мне другую чашку зеленого чая. Позже я узнал, что ее родной дом бомбили во время войны и что она потеряла двух братьев тогда. Нонака сэнсей больше интересовалась разговорами о настоящем и будущем. Когда я жаловался ей на свои травмы о курса сэншусей она говорила: «Вы должны быть сильным!», после она передавала мне несколько пакетов фруктов, шоколадный пирог и японские закуски, которые должны были помочь мне стать более сильным. Иногда ее великодушие было чересчур. Она знала, что у меня не было подруги, и она пробовала свести меня с молодой японской учительницей в школе. Это было обреченным с самого начала, мисс Ёшида была достаточно приятным существом, но в действительности не была моим типом вообще, точно так же, как и я не был ее типом мужчины. Ее увлечением было изучение английского, моим увлечением это не было; она любила теннис, но я не любил; ее отец был выдающимся дантистом и ее рот был полон того, что казалось золотыми экспериментами. Мисс Ёшида провела со мной множество тягостных завтраков, пока Нонака сэнсей оставляла нас наедине, занимаясь чаем. Мисс Ёшида упрекнула меня за то, что я носил плащ с порванным эполетом и затем предложила его мне зашить. Это зашло слишком далеко. Я сказал Нонака сэнсей настолько вежливо, насколько был способен, что ничего не выйдет. «Конечно, я знаю», — сказала она, ее глаза светились весельем. — «Мисс Ёшида… белый слон!»
Стол г-на Вада стоял рядом с моим и когда у него не было каких-нибудь сигарет типа Вирджиния Слимс, он предлагал мне леденцы. Я никогда не видел, чтобы он кушал в школе, за исключением леденцов, он никогда не ходил в школьную столовую.
Г-н Вада сказал мне, что у него никогда не было подруги.
— Никогда?
— К сожалению, я живу с родителями. Но я хотел бы иметь подругу. У вас есть девушка?
— Да, — солгал я, чувствуя, что это был тот самый ответ, который он хотел услышать.
— Она японка?
— Э. Да.
— Можно ли поинтересоваться, как ее зовут?
— Джунко. — Я назвал довольно распространенное имя.
Он на мгновение задумался.
— Мою кузину зовут Джунко.
— Правда? — спросил я. — Ну, я не думаю, что это ваша кузина.
Его лицо омрачилось в замешательстве.
— Трудно найти подругу в Японии, — сказал он.
Возможно, он был прав. Так или иначе у меня были более серьезные вещи для размышления, например, я все еще не был способен на высокое падение. Я всегда ненавидел кувырки вперед, даже будучи ребенком. Это было одной из причин, почему я не пошел в дзюдо, и вместе со стойкой на руках они входили в число ненавистных мне гимнастических упражнений. Желание перевернуть тело вверх тормашками мне казалось слишком неестественным. Что для меня было естественным, так это желание защитить голову, не подвергая ее опасности посредством выполнения противоречащих гравитации маневров.